Хью грыз ноготь своего большого пальца.
– Значит, ты не сердишься?
– Нет, не сержусь. Я просто немного расстроен тем, что произошло вчера вечером. Одной моей подруге пришлось уйти раньше времени, и с тех пор я не могу до нее дозвониться, так что я слегка встревожен.
– Трэв?
– Что?
– Мы можем заехать в «Старбакс»? Мы проехали надпись, на которой говорилось, что «Старбакс» есть на следующем съезде.
Трэвис подавил зевок, радуясь тому, что у Хью такое острое зрение. После минувшей ночи ему хотелось спать, к тому же дороги были покрыты льдом, так что надо взбодриться, чтобы благополучно доехать до Шарлотта и без происшествий вернуться домой.
– Хорошая мысль, – сказал он. – Я тоже не прочь выпить кофе.
Хью остался сидеть в машине, а Трэвис пошел заказывать кофе. Ожидая у стойки, когда выкликнут его имя, он вспомнил, как пил кофе с Рене. Она тогда только что его постригла, и он радовался тому, что пригласил ее в «Мимесис». Хотя он и наслаждался каждой минутой их беседы в школе, до него полностью дошло, как она ему нравится, только когда ее вызвали из коридора в класс. Рене настолько ему понравилась, что потом, сидя в кабинете Хэнка, он так и не смог сосредоточиться. Он все время возвращался мыслями к Рене, жалея о том, что не попросил у нее номер телефона. С тех пор мысли о ней не покидали его, и он был уверен, что Рене чувствует к нему то же самое, что и он к ней. Поэтому-то ее странное поведение и вызывало у него такую досаду. Почему с ней вдруг произошла такая перемена?
На это должна быть причина, и эта причина должна быть веской.
* * *
Когда Трэвис вернулся домой, Макса во дворе все еще не было. Он расспросил соседей, живущих в домах справа и слева, но они не видели пса, не видела его и женщина, живущая в том доме, который находился за его жилищем. Он обулся в сапоги, надел теплую куртку с капюшоном и начал ходить по округе, зовя Макса по имени и заглядывая во все места, где могла бы спрятаться собака. Час спустя он вернулся домой и стал обзванивать местных ветеринаров, спрашивая, не приводил ли к ним кто-нибудь раненого пса. Но ему так и не удалось ничего узнать.
Трэвис обошел свой участок по периметру, ища то место, откуда Макс смог выбраться со двора, чтобы выяснить, не сбросил ли он там снова свой ошейник. Он нашел тот пятачок, где Макс прокопал под забором лаз, но ошейника там не было. Так что если Макс сильно поранился или – упаси бог – погиб, ему об этом хотя бы сообщат.
К соседскому дому подъехала машина, когда Трэвис проходил мимо. Как только она остановилась, ее двери распахнулись, и из нее вывалилась семья из пяти человек. Трое детишек тут же побежали к двери, где их с распростертыми объятиями ждали их бабушка и дедушка. Глядя на эту сцену, он почувствовал, как у него сжимается горло. Хотя он и испытывал облегчение оттого, что некоторое время ему не придется беспокоиться о Хью, мысль о том, что перед самым Рождеством он остался один, угнетала его.
Интересно, что сейчас делает Эмми? Нашла ли она себе кого-нибудь, или же она, как и он, одинока? Надо позвонить ей, подумал Трэвис, но тут же покачал головой. Их последний разговор закончился ссорой, и оба они наговорили друг другу таких вещей, о которых он потом пожалел, даже если Эмми ни о чем не жалела. В глубине души он понимал, что им с Эмми лучше было расстаться и что для краха их брака существовали веские причины, но в том, чтобы остаться в одиночестве в рождественские дни, было что-то такое, отчего на него навалилась тоска. Без Эмми, без своих родителей и без Хью он чувствовал себя так, будто плывет без руля и без ветрил в океане человеческого равнодушия.
В кармане Трэвиса завибрировал телефон, и его сердце радостно забилось. Наконец-то, подумал он, засовывая руку в карман. Каково бы ни было оправдание Рене, он уже ее простил.
Он посмотрел, кто звонит, и у него вытянулось лицо.
– Привет, Саванна.
– Привет, Трэв. Как дела?
– Нормально, – ответил он, оглядываясь по сторонам. – Вот хожу, ищу Макса. Утром этот глупый пес куда-то убежал, и я никак не могу его найти.
– О боже. Я могу тебе чем-то помочь?
– Нет, спасибо, но я ценю, что ты вызвалась мне помогать.
Он свернул на подъездную дорогу, ведущую к его дому, и от предвкушения ожидающего его там тепла ему стало еще холоднее.
– Итак, – сказал он, – что случилось?
Саванна трагически вздохнула. Это был верный признак того, что она себя жалеет.
– У тебя есть какие-то планы на сочельник?
– Пока нет, а что?
– У меня тоже нет, и от этого мне ужасно грустно. Если к тебе не поступит предложение получше, ты не будешь против, если я приеду и проведу сочельник с тобой? Мне просто кажется, что я не смогу оставаться в это время одна.
Если к тебе не поступит предложение получше?
Трэвис отлично понимал, что она сейчас чувствует. Разве он сам только что не думал с ужасом о вечере вторника? После смерти родителей и отъезда Хью его собственное расположение духа было вполне объяснимо, но та неуверенность в себе, которая чувствовалась в словах Саванны, была совсем на нее не похожа. Если его покойная мать была права и их пути с Мариссой и впрямь разошлись, то, возможно, и другие от нее отдалились. Так что как ни трудно в это поверить, вполне может быть, что Саванне Хейс сейчас так же одиноко, как и ему самому. И впервые в жизни он по-настоящему ее пожалел.
– Конечно, – сказал он. – Увидимся во вторник.
Глава 24
– Быстрее, дедушка, быстрее!
Киран несся прыжками, словно понесший конь, ведя своего деда туда, где он оставил пса. Уэндел ворчал, отводя от лица сломанные ветки. Когда его внук прибежал домой, он был в истерике, плача, тыкая пальцем в сторону леса и взахлеб говоря о каком-то раненом псе, которого он оставил там, в лесу. О, Боже, в лесу! Уэндел едва успел снова надеть пальто и схватить ключи от машины, прежде чем внук вытащил его за собой за дверь. Хорошо, сейчас он сделает то, чего хочет от него Киран, но, когда этот кризис разрешится, они серьезно поговорят.
– Притормози, ладно? – задыхаясь, крикнул Уэндел.
С трудом продвигаясь вперед, он внимательно осматривал землю перед собой, чтобы не споткнуться и не натолкнуться на ядовитый плющ. Тусклый свет декабрьского солнца быстро слабел, и от жара, исходящего от лица Уэндела, его очки запотели.
– Где же, черт возьми, этот твой пес? – спросил он. – Я здесь ни черта не вижу.
– Он вон там, – ответил Киран, показывая куда-то вперед. – Там, где светлее.
Уэндел покачал головой и пошел дальше.
Надо же, какие глупости я творю…
Пройдя еще несколько ярдов, они оказались на краю прогалины, в середине которой лежало что-то похожее на траченный молью серый коврик, такой же мохнатый, как те, которые были в моде в шестидесятых годах. Но тут Киран подбежал к коврику, и тот пошевелился: на одном его конце поднялась большая голова, а на другом – огромный косматый хвост. Уэндел бросился вперед с бешено бьющимся сердцем.
