* * *
Возвращение мужа оказалось весьма кстати. Едва взглянув на нас, обнявшихся поздно ночью на диване у камина, Саша понял, что произошло нечто ужасное.
– Кто? – спросил он негромко, и я прошептала:
– Семен...
– Семен?! – с удивлением переспросил муж. – Давай выйдем на пару минут.
Не так мне рисовалась встреча с ним, не в такой обстановке, когда отец молчит, разрывая мне сердце, когда брат с простреленным затылком лежит в городском морге, и надо заниматься похоронами, а хочется – любовью.
Я похлопала папу по руке и вышла вслед за Сашей, кутаясь в длинную шаль. Мы дошли до кухни, и я испытала угрызения совести – он же с дороги, наверняка хочет есть.
– Давай я разогрею, тут Галя наготовила...
– Не надо. Чайник вот поставим. Садись, Аленька, – он выдвинул тяжелый стул и усадил меня, а сам полез в шкаф за чашками.
Я сжала переносицу пальцами и пробормотала:
– Как глупо... только вчера они вот тут с отцом ругались – и...
– Ругались? – Саша сел и сцепил руки в замок. – На тему?
– Теперь уже все равно, наверное... понимаешь... – Я замялась, решая, говорить мужу или нет.
– Ты о чем?
– Я не знаю, что делать. Я дала ему слово – давно, много лет назад, и хранила обещание. Но теперь, когда папа узнал... и когда Семен... когда его уже нет...
– Аля, это длинное предисловие.
– Да, я знаю. Но мне трудно решить, трудно сделать выбор. И если не скажу я, то скажет папа, а ему это будет сложнее, чем мне – такой удар...
Я мялась, как школьница на первом свидании, и сама видела, что выгляжу до отчаяния глупо. Выбора уже нет – брат мертв, а папа в курсе. И папе будет тяжелее рассказать о вчерашней ссоре Акеле – потому что у него язык не повернется. Видит бог, я много лет соблюдала данное слово. Сейчас уже ничего невозможно усугубить или испортить. Набрав в легкие воздуха, я зажмурилась и произнесла:
– Саш... в общем, Семен был геем, и вчера папе кто-то об этом сообщил. Прислал фотографии, где Семка в постели со своим любовником. Папа устроил страшный скандал – думаю, тебе не нужно объяснять, – и выгнал Семку, велел вообще больше не появляться. И мне запретил...
– Ты, как всегда, ослушалась, – резюмировал муж, удивив меня тем, что ни единый мускул в его лице не дрогнул.
– Да, но... Ты просто не все еще знаешь. Семка вчера позвонил и сказал, что знает, кто это сделал. Ты ведь понимаешь, да, что по телефону такое не обсуждают? Я поехала к нему утром, но мой чип почему-то не открывал подъездную дверь, и я крикнула под окном, Семка хотел мне свои ключи в окно бросить, и вот тут... – Я замолчала, кусая губу. Вспоминать было тяжело.
– Где его телефон, у ментов? – вдруг спросил Сашка.
– Нет, у папы вроде. Мы в квартиру поднимались, так я видела, как он что-то со стола в карман смел. Возможно, что мобильник.
– Так, посиди тут, чайник закипит – налей, я сейчас.
Сашка стремительно вышел из кухни. Я догадалась, что он имел в виду, спрашивая, где телефон Семена. Мне тоже пришла в голову мысль, что какой-то из аппаратов – мой или его, а может, и оба – прослушивались, потому что ну очень уж совпало все.
Засвистел чайник, я встрепенулась и потянулась за заварником, налила себе и мужу, бросила в его чашку лимон и пару ложек сахара. Достала молоко из холодильника, плеснула в свою чашку, добавила мед – такой напиток помогал мне уснуть, но сегодня даже это вряд ли подействует. Я чувствовала напряжение в мышцах, как будто долго бегала с грузом на ногах и теперь никак не могу избавиться от этой тяжести. В голове шумело, начиналась мигрень, которая теперь, после ранения, стала посещать меня довольно часто. Только этого не хватало... Нам еще о многом нужно поговорить с Сашей, я не могу позволить себе раскиснуть от головной боли.
Когда муж снова спустился в кухню, в руках у него был Семкин мобильник. Саша сел, отхлебнул чаю и принялся колдовать с телефоном. Я не понимала в его манипуляциях ровным счетом ничего, но наблюдала с интересом. Через какое-то время муж отложил выключенный телефон и устало проговорил:
– Так и есть. Слушали его, потому и в курсе были всех ваших разговоров. Где твой телефон?
Я полезла в карман домашних брюк и протянула свой мобильный. Сашка проделал те же манипуляции и посмотрел на меня как-то странно:
– Аля, а ты в последнее время никаких помех в разговорах не замечала?
Я только плечами пожала:
– Да вроде нет... все как обычно, только корпус стал почему-то сильно нагреваться да еще иногда шумы и треск, но ты ведь знаешь, какая у нас связь, особенно тут, за городом.
– Н-да, папины детки, кто-то вас крепко «под колпак» посадил, – задумчиво протянул муж. – И как бы теперь быстро выяснить, кто именно...
Я молчала. То, что оба телефона прослушивались, стало очевидно еще утром, в тот момент, когда Семен летел из окна с простреленной головой. Кроме нас двоих, никто не знал о встрече. Как и о предмете предстоявшего разговора. Только из телефонного разговора накануне можно было извлечь информацию. Удивило и то, что муж никак не коснулся темы об ориентации Семена, просто принял к сведению – и все, не обсуждая, не осуждая и вообще никак не показывая своего отношения. Может, он прав в своем нежелании влезать в чужую интимную жизнь? Какая теперь разница, с кем спал мой брат, если его самого в живых уже нет.
– Иди спать, Аленька, – мягко сказал муж, дотянувшись рукой до моей руки и сжав ее. – Ты бледная совсем, глаза ввалились. Голова болит?
– Очень, – еле выдавила я, и Сашка мгновенно отреагировал, вскочил и бережно подхватил на руки:
– Идем, я тебя уложу.
Я уцепилась за его шею и прижалась носом к ключице. Сейчас уложит меня, помассирует с маслом две точки за ушами, и боль отступит. Он когда-то изучал техники точечного массажа, мотивируя интерес, как всегда, какими-то военными хитростями ниндзя, умевших ударом в болевую точку убивать мгновенно – либо так, что человек умирал только спустя время. Я как-то спросила, пробовал ли он когда-то сам такой способ, но Сашка только покачал головой:
– Аленька, это сложное искусство, которому обучались годами и которое нельзя постичь походя, из праздного любопытства, не говоря уже о том, чтобы применить когда-то без нужды и практики.
Не знаю, как насчет убийства, но лечебную технику он освоил в полном объеме и часто практиковал на мне, спасая от мигреней, которые не снимались порой даже таблетками.
Сквозь пелену неглубокого сна я слышала рядом ровное дыхание мужа, и оно давало ощущение надежности и полной защищенности. Вот он лежит рядом со мной – значит, я в безопасности, со мной ничего плохого не случится.
* * *
На похоронах брата я не была – как, собственно, и вообще никто. Их просто не было, похорон. Папа распорядился кремировать тело Семена и вдвоем с телохранителем Борисом увез урну на кладбище и захоронил в той же оградке, где лежал Слава. Больше ничего – ни слов, ни речей, ни даже простых поминок дома. Вечером все шло как обычно – ужин втроем, и ни единого упоминания о Семене, как будто его и вовсе не было. Да, мой папа всегда был человеком слова – приняв решение, отрезал навсегда. Но даже Акела, которому я все рассказала о причинах ссоры отца и брата, считал, что папа поступил слишком круто.
