– Мадемуазель, вы меня обманули. – Дженнаро пристально смотрел на мелькающие островные огни, постоянно утопающие в тоннелях. – Вы сказали, что ваши познания в области одиночества не меньше, чем расстояние от Санта-Круз до Фуншала. Мы проехали всего три километра под взлетной полосой. Поэтично, но не очень убедительно.
– Так мы все это время ехали под сваями взлетной полосы?
От неожиданности я проглотила «поэтично, но не очень убедительно».
– Да. Если нам повезет и ветер наконец угомонится, я как-нибудь покажу вам, в чем заключается особенность этого аэропорта. А когда был самый одинокий момент?
– Мне кажется, что всегда. Всегда был самый одинокий момент.
– А если подумать?
– Зачем вам это?
– Я спрошу еще раз: когда был самый одинокий момент?
– Я не знаю… Наверное, в реанимации, когда я понимала, что умираю, нажимала на кнопку, звала на помощь, но никто не подходил. Мне казалось, что это длилось часами. Если одиночество можно любить в такие секунды, то беспомощность – нет. Беспомощность разъедает до такой степени, что ты начинаешь жалеть себя, а это худшее, что есть в мире. Хуже любой физической боли.
– И что потом?
– А потом жалость перерастает в отвращение к себе. А отвращение к себе – это почти дно.
– Если отвращение – это почти дно, то где же, по-вашему, дно?
– Дно там, где безразличие по отношению к себе. Отвращение – это все-таки еще эмоции. Оно может перерасти в злость, а злость заставляет терпеть и бороться. С собой в том числе. Злость заставляет не звать на помощь, целясь пальцем в спасительную кнопку, а подняться самой.
Воспользовавшись возникшей в разговоре паузой, водитель обратился по-португальски к Дженнаро, который утвердительно кивнул в ответ на какое-то предложение.
– Мы на секунду заедем на заправку прежде, чем отвезти вас домой. Вы не против, мадемуазель?
– Нет. А что на заправке?
– Круглосуточный магазин, где можно купить «Brisa Maracuja».
– Это что такое?
– Это напиток, который отсутствует в мини-баре моего дома на «Choupana Hills».
– Расскажите, что за напиток?
– Нет. Дам попробовать. Он убивает одиночество, – подмигнул мой товарищ.
– Знаете, синьор Инганнаморте, отвечаю на ваши вопросы с запредельной честностью и, без всякий сомнений, добровольно. В моем рукаве остается все меньше и меньше тузов, а ваши вечно белоснежные или вилибрикеновские рубашки скрывают огромное количество джокеров. Но поверьте, настанет тот день, когда джокеры превратятся в пустышки.
– Мадемуазель, – Дженнаро очень серьезно на меня посмотрел, – после такого обескураживающего заявления я просто обязан открыть вам дверь. Не шевелитесь.
Прикрыв лицо руками, я, смеясь, терпеливо поджидала, когда водитель найдет место на паркинге оранжевой заправки, каждый квадратный метр которой был заставлен автомобилями, несмотря на позднее время суток. Такова уж правда жизни: если тебе повезло оказаться на скрытом в Атлантическом океане острове, то стоит учитывать тот факт, что рынок бензина и дизельного топлива в таких местах достаточно лимитирован.
– Позвольте вашу руку, – Дженнаро произнес это таким официальным тоном, словно вел меня на «Бал четырех искусств» в Париже.
– Вам нравится наша игра, да? – уточнила я, протягивая ему раскрытую ладонь.
– Очень. А вам?
– Пугает и затягивает одновременно. – Я рассмеялась.
– И меня затягивает. Прошу, мадемуазель.
Он вежливо пропустил меня вперед перед автоматически распахнувшейся дверью в ярко освещенный магазин.
Последующая сцена происходила в непревзойденном стиле синьора Инганнаморте: бесшумно приоткрыв дверь холодильника, он достал зеленоватую пластиковую бутылочку и вручил мне ее со словами «Try it»
[82] на глазах у растерянного кассира-португальца, по всей видимости, привыкшего к тому, что клиент сначала платит и только затем использует товар по назначению. Я сделала один-единственный глоток, который привел меня к мысли, что фреши, кола, фанта, спрайт и весь лимонад мира – всего лишь пыль на обложке глубочайшей книги, потому что есть «Brisa Passion Fruit», а есть все остальное. Маракуйа приятно щекотала язык и небо, которые синхронно требовали «еще». И еще. И еще.
– И?.. – Дженнаро смотрел на меня, как на забавную картину в парижском д’Орсэ.
– Это вкусно до слез!
– Дайте нам, пожалуйста, все, что у вас есть, – попросил он продавца. – Только со вкусом passion fruit.
– У нас осталось примерно шесть упаковок, – прикинул в уме юный португалец.
– Нас устраивает. Я прав, мадемуазель?
– Да! Да! Да!
* * *
Когда машина медленно спускалась по узенькому переулку Santa Clara и я вполне отчетливо могла различить вдалеке силуэт двухэтажного дома Жоржа, Дженнаро неожиданно задал вопрос, который ввел меня в определенное замешательство:
– Мадемуазель, скажите, вам комфортно жить в квартире, которую вы снимаете?
– Вы хотите, чтобы я переехала к вам? Я очень быстро соберу вещи.
Порой мне катастрофически недоставало серьезности.
– Нет. Точнее… мне бы наверняка было очень весело, но этот вариант я не рассматривал. – На какую-то секунду мне показалось, что мой покровитель мысленно подбирает слова. – Я задаю вопрос по другой причине. Если вам не очень комфортно в плане инфраструктуры, вы можете переехать в «Reid’s» или любой другой отель, который вам по душе.
Я понимала, что он хочет этим сказать и почему с такой осторожностью проговаривает вслух свое предложение.
– Синьор Инганнаморте, послушайте… Я ценю все, что вы для меня делаете, ценю время, проведенное с вами, и вашу своеобразную заботу. Мне приятно то, что вы очень тактично предложили оплатить мою максимально комфортную жизнь на острове, но поверьте: я влюблена в свою квартиру, и она меня более чем устраивает. У вас будет возможность в этом убедиться.
– Хотите приготовить ужин?
– Я не рассматривала вариант, чтобы мы умерли в один день, толком не успев познать друг друга. Впрочем, вам уже достаточно многое обо мне известно. А вот мне о вас… Хотите, приготовлю ужин?
– После вашего «умерли в один день»? – Он слегка нахмурил лоб. – Да, хочу.
– Тогда вы точно ничего не боитесь в жизни. Вы, правда, хотите?
– Правда. Я очень этого хочу, мадемуазель.
– Даже если я испорчу все продукты и в итоге накормлю нас размороженными в микроволновке куриными наггетсами?
Я одарила его своим самым невинным взглядом, на который только было способно мое актерское мастерство.
