– Мадемуазель, я плохо себе представляю нашу потенциальную прогулку. Если завтра будет такая же погода, предлагаю покататься с водителем.
– Нет.
– Что значит «нет»?
– По Парижу нужно гулять пешком. Иначе его просто невозможно прочувствовать по-настоящему. Если я провожу экскурсию, пожалуйста, давайте сделаем хоть раз так, как я хочу. Я не ставлю условий. С вами это бесполезно. Готова поспорить, что завтра будет отличная погода.
– Откуда такая уверенность?
– Quand il pleut sur Paris… C’est qu’il est malheureux…
Quand il est trop jaloux de ses millions d’amants… HuuuuHuuuuu…
Il fait gronder sur nous… Son tonnerr’ éclatant…
Mais le ciel de Paris n’est pas longtemps cruel… Huuuu-huuuu…
Pour se fair’ pardonner il offre un arc en ciel…
[65]– Убедили. Мадемуазель, это было самое лучшее и в то же время худшее исполнение «Sous le ciel de Paris» в моей жизни. Вы всегда так потрясающе… ужасно поете?
– Нет, что вы! Только что состоялся мой триумф. Обычно все гораздо хуже.
– Вам так нравится эта песня?
– Очень.
– Тогда дайте мне минуту, – попросил он, исчезая в глубине номера. – К «Fouquet’s» мы все равно уже не успеваем. Нам бронировали там столик, но они закроются ровно через пятнадцать минут.
– Ну и ладно. Я всегда считала, что там необоснованно дорого. Кстати, о легендарных парижских ресторанах вы тоже неплохо осведомлены. – Я пыталась его подловить, но моя попытка увенчалась полным провалом.
– Ремарк качественно описал этот ресторан в одном из своих романов, – сказал Дженнаро, подсоединяя телефон к специальным колонкам, расположенным на секретере.
– То есть «Fouquet’s» вам знаком благодаря Ремарку?
Я не верила ни единому его слову.
– Исключительно благодаря ему. Неужели не помните: «После войны встретимся в ресторане «Фуке». – «С какой стороны? Со стороны Елисейских Полей или авеню Георга Пятого?»
– «Авеню Георга Пятого, – продолжила я. – Какие же мы с тобой идиоты! Пара сопливо-героических идиотов. Прощай».
– Брависсимо, мадемуазель! В чьем исполнении вы предпочитаете «Sous le сiel de Paris»? Кроме вашего собственного, разумеется.
– В классическом, – рассмеялась я. – Эдит Пиаф вполне подойдет.
Когда комнату оглушили звуки французского аккордеона и раскатистое «r» Эдит Пиаф прокатилось по коже приятным ознобом, мой друг вернулся на террасу с бутылкой винтажного шампанского и парочкой тонких бокалов.
– Так мы Париж не посмотрим, – охарактеризовала я его эффектное появление.
– Мадемуазель, что за пессимизм? Париж перед нами как на ладони. – Он протянул мне ювелирно наполненный бокал. – Рассказывайте.
– Что рассказывать?
– Перед нами одна широкая улица, шпиль собора и целых две башни. Просвятите меня наконец.
– Ладно… Что вы… что вы делаете? – поинтересовалась я, когда дистанция сократилась до минимума и он аккуратно начал раскачивать меня в такт музыки.
– Вы не умеете танцевать и вести экскурсию одновременно?
Горячее дыхание обожгло шею и пустило по телу мощнейший разряд.
– Я… я никогда не пробовала. Будем танцевать прямо здесь? – я говорила первое, что пришло в голову, потому что мои мысли напоминали хаотично разбросанные по полю мины.
– У нас в запасе приблизительно сто двадцать квадратных метров и две террасы. Что вы так дрожите? Вам холодно? И что это за ужасная башня вдалеке? – издевался он.
– Нет, мне жарко… Не знаю… мне все равно. Это башня Монпарнас. – Я не могла видеть его лица, но кожей чувствовала, что он улыбается в то время, как Эдит Пиаф готовилась к очередному надрывному припеву. – Она… она считается одним из самых уродливых небоскребов мира. Парижане ненавидели ее столь же яростно, как в свое время la tour Eiffel. Высота башни составляет двести десять метров. Когда Мопассан шутил, что лучшее место в Париже – это Эйфелева башня, потому что, находясь на ней, ты не видишь это железное чудище, он и предположить не мог, что в 1973 году в черте города появится жуткий пятидесятидевятиэтажный небоскреб.
– А улица?
Его губы словно по ошибке постоянно трогали мои волосы.
– Где? – почти застонала я и рассмеялась из-за нелепости собственного вопроса.
– Под нами, мадемуазель, под нами. Вы всегда так учащенно дышите, когда танцуете с мужчинами?
– Обычно я с ними не танцую, – еле выговорила я сквозь рваное дыхание. – Авеню… Авеню Георга Пятого… названа в честь британского монарха, который оказывал весомую поддержку Франции во время Первой мировой войны. Семьсот тридцать метров в длину и, кажется, сорок в ширину. Какая же длинная и широкая улица…
– Мадемуазель…
Смех Дженнаро меня будоражил и немножечко ранил.
– Авеню заканчивается девяносто девятым домом на Елисейских Полях и представляет собой западную часть золотого парижского треугольника – улиц Champs-Elysees, George V и Montaigne. Что касается собора, к которому я сейчас спиной, а вы – лицом – это Cathedrale Americaine de Paris.
– Вы, безусловно, самая красивая танцующая энциклопедия в мире…
– Прекратите меня дразнить… Пожалуйста…
– Это мне говорит девушка, всю одежду которой составляют туфли и спадающий махровый халат? Meeeerrrrrd. Мадемуазель, идите к себе в номер и оденьтесь, иначе… – Он недоговорил, быстрым движением увеличив дистанцию между нами.
– Иначе что?..
– Иначе большой соблазн победит здравый смысл, и быстро тающая граница нашей милой дружбы окончательно исчезнет прямо на этом полу.
– А в чем, по-вашему, здравый смысл? – Мой голос прозвучал резче, чем хотелось бы.
– Здравый смысл в том, чтобы подумать о последствиях. Для вас. Я слишком уважительно к вам отношусь для того, чтобы обидеть или причинить боль. По-другому у меня не получается и не получится. Такой я человек.
– А что, если мне плевать на последствия?
– Это сейчас плевать, потому что вы – эмоциональный ребенок.
– Ребенок… То есть вы воспринимаете меня, как ребенка?
– Не совсем так. И именно поэтому идите к себе и оденьтесь. В противном случае ужинать мы будет турецким кебабом в ночных забегаловках.
– Не пойду.
– Я, кажется, вам говорил, что не люблю, когда мне ставят условия? Или у вас короткая память?
