* * *
Я осталась на острове. Первое время я занималась мазохизмом, пытаясь привыкнуть и приучить себя к боли. Много курила, периодически ночевала в «Reid’s», часами рассматривала картину с голубиной лапкой. Я представляла, как он меняет ее ранним утром после ночи, проведенной в музее, представляла, где он сейчас, в каком городе, в какой стране, что делает, чем занимается, каким воздухом дышит. Я специально приходила ужинать в «Cipriani», заказывала «детское» вино, сидела за тем же столиком над обрывом, общалась с Паоло и мысленно тонула в океане. Иногда я встречалась с Жоржем, Франгицией и Мигелем и получала наслаждение от жгучей боли, когда кто-нибудь из них произносил имя «Gennaro». Дженнаро. Дженнаро. Дженнаро… Он был во мне, он был повсюду, жил во всем, что я видела, слышала и о чем писала.
Однажды, выходя из ресторана Роналду, я краем глаза заметила книгу на столике. Цветовая гамма обложки показалась мне знакомой, и я попросила Жоржа меня подождать. Он застыл в дверях, а я вернулась в lounge-зону, чтобы поближе рассмотреть книжку. Я не ошиблась: это была «The History of Modern Art», один в один, как у меня, с изображением неподражаемой уорхолловской Мэрилин на обложке. Женева, книга, самолет, глаза. Твои холодные, холодные глаза. Не удержавшись, я посмотрела, на какой странице оставил закладку последний читатель: Realism, p. 327, EDWARD HOPPER, Room in New York, 1932, oil on canvas. Ну что тут скажешь? Достойный выбор. К тому же, Хоппер очень любил тему одиночества. Мощнейший электрический разряд мгновенно пронесся по всему телу. Комната в Нью-Йорке. Мужчина в белой рубашке слегка подался вперед и читает газету. На нем черный галстук и жилетка от костюма-тройки. Круглый деревянный столик отделяет его от девушки, одетой в элегантное красное платье. Она сидит вполоборота, развернувшись спиной к своему спутнику, и с грустью перебирает пальцами одной руки клавиши старинного рояля. В комнате их только двое, но каждый из них существует по отдельности.
Я ушла с головой в свою книгу – набирала страницу за страницей, главу за главой, вознаграждая себя яркими мадейрскими браслетиками. Готовая глава – новый браслет. К моменту моего отъезда на руке уже было семь штук: голубые черепки, оранжевые кресты, переплетенные ниточки с надписью «LOVE». Дженнаро был прав: в какой-то степени я все еще была ребенком. Ребенком, который любил его больше всего на свете.
Я часто плакала. Плакала, когда сидела на террасе Бернарда Шоу, плакала, когда, гуляя по городу, сталкивалась с обгоревшими домами, плакала, когда смотрела на «Choupana Hills». Как-то я даже умудрилась разрыдаться на глазах у изумленного Жоржа. Часто совершая совместные пробежки, мы выбирали один и тот же маршрут, который пролегал мимо цепочки дорогих отелей. Пробегая мимо «Reid’s», я боковым зрением заметила грузовичок, который сильно выбивался среди оставленных на паркинге машин. Из него как раз выгружали отреставрированный секретер сэра Джорджа Бернарда… Я не смогла сделать вдох и приземлилась прямо на ближайший бордюр.
За несколько дней до отъезда у меня оставалось одно незаконченное дело. Татуировка. Я написала лучшему португальскому мастеру тату, но он был занят на ближайшие две недели. Замотивировать деньгами его было невозможно, поэтому все закончилось примерно так:
– Джулия, я готов поработать сверхурочно, проснуться в пять утра, но вы должны заинтересовать меня идеей.
Заинтересовать его оказалось совсем несложно: «Нельсон, татуировка должна включать в себя фрагмент картины знаменитого художника-кубиста, первую букву имени дорогого мне человека и книгу. Я видела рисунок во сне, как раз перед тем, как перестала дышать во время пожара».
Конечно, он согласился.
* * *
В аэропорт меня отвозил Жорж. Джоана заказала мне билет через Женеву, а я не очень-то и возражала. Мне вообще было все равно, когда, куда и через что лететь.
Около шести утра Жорж стоял на пороге квартиры, приготовившись спускать вниз тяжелейший чемодан:
– Ты почему в очках? – спросил он. – На улице еще темно.
– Так еще темнее.
Я вымученно улыбнулась, на секунду опустив очки на нос.
– Вот черт… Ты что… всю ночь проплакала?
«Всю ночь и последние пару месяцев», – подумала я.
– Да, меня окончательно вывел из себя прощальный ужин с вами.
Врать у меня получалось неплохо.
– Джулия, но ты же всегда сможешь сюда вернуться! – Жорж нежно меня обнял.
– Джордж… две минуты, и я спускаюсь, ладно?
– Ладно. Жду тебя внизу.
Подхватив мой багаж и слегка закряхтев, он притворил за собой дверь.
Я вышла на балкончик и, бросив последний взгляд на «Choupana Hills», мысленно с ним попрощалась. «Ты всегда сможешь сюда вернуться». А смогу ли? Конечно, когда ты проводишь на острове почти три месяца, у тебя появляются знакомые, товарищи, друзья, любимые продавцы, официанты, таксисты… Конечно, их хочется увидеть еще раз, просто спросить, как дела, улыбнуться и расцеловать в обе щеки. Но есть одно огромное «НО».
* * *
Очки я не снимала ни в самолетах, ни даже в Женеве, где шел мокрый снег и температура воздуха сильно проигрывала мадейрской. Трехчасовая стыковка подсказала мне, что самый лучший способ убедиться в своих мазохистских наклонностях – это пойти в аргентинский ресторан, где я впервые встретила Дженнаро и, опаздывая на рейс, забыла книгу на деревянной скамье. В ресторанчике было пусто, летнюю террасу закрыли из-за приближения зимы, но я расположилась так, чтобы видеть внутренний дворик и разыгравшуюся за панорамным окном метель.
– Пожалуйста, стейк… и бокал красного вина, – выговорила я по-французски, все-таки освободив подпухшие веки от солнцезащитных очков.
– Какую вы желаете прожарку? – уточнил молодой швейцарец.
– Любую. На ваше усмотрение. И вино на ваше усмотрение.
Официант быстро сообразил, что степень прожарки волнует меня меньше всего на свете, и через несколько минут появился с бокалом красного на подносе.
– Если что, у нас есть напитки покрепче.
Парень робко улыбнулся, ожидая непредсказуемой ответной реакции.
– Спасибо, но все не так плохо, – ответила я грустной улыбкой.
«Все не так плохо… Просто откровенно паршиво», – подумалось мне.
Снег за окном продолжал кутить, резвиться и танцевать. Я периодически переводила взгляд на распластавшийся на тарелке кусок аргентинского мяса, которое издевательски пахло прямо перед носом и призывало взять в руки вилку и нож с заостренными на краях зубчиками. Откинувшись на мягкую спинку, я обхватила пальцами прохладную ножку бокала и наклонила его под углом, засмотревшись на растекающееся по прозрачной сфере вино. Я чувствовала затылком чей-то пронзительный взгляд, пребывая в полной уверенности, что сейчас ко мне подойдет мальчик-официант, чтобы спросить, все ли в порядке с говядиной.
– Mademoiselle, – прозвучал за спиной мужской бас.
