Пока мы взвешиваем все "за" и "против", поезд вдруг начинает замедлять ход.
– Ну, теперь или никогда, - говорит человек, работавший в мирное время рельсоукладчиком.
– Давай! - говорит Клод. - Хуже не будет, ты ведь знаешь, что нас ждет там, куда мы едем.
Я засовываю кляп себе в рот. Шарль с Клодом держат меня за руки, и я спускаю ноги в зияющее отверстие в полу. Нужно, чтобы они не коснулись земли до того, как товарищи подадут мне сигнал, иначе мое тело перевернется и попадет под колеса, которые в один миг разорвут его на куски. В животе нарастает боль, мышцы ослабели, и я не могу долго удерживаться в таком положении.
– Пошел! - кричит мне Клод.
Я падаю, и земля как будто толкает меня в спину. Только не двигаться, лежать смирно между оглушительно гремящими колесами! Они мелькают с двух сторон, буквально в нескольких сантиметрах от меня. Каждая ось чуть не касается моего тела, я чувствую мощный поток воздуха и запах нагретого металла. Сердце бьется в груди бешеными толчками. Нужно сосчитать вагоны. Еще три… или, может, четыре? Успел ли Клод спрыгнуть? Успею ли я еще хоть раз обнять его, назвать братишкой, сказать, что без него я бы никогда не выжил, никогда не смог бы вести этот бой?
Внезапно шум стихает, я слышу стук колес удалившегося поезда, а вокруг меня только ночная тьма. Неужто я наконец дышу воздухом свободы?
Красный огонек фонаря меркнет вдали, исчезает за поворотом. Я остался жив; а в небе сияет полная луна.
– Твой черед! - командует Шарль в вагоне.
Клод засовывает в рот носовой платок, и его ноги спускаются в дыру. Но товарищи почему-то вдруг вытаскивают его назад. Поезд притормозил - может, это остановка? Нет, это ложная тревога, просто он идет по узенькому полуразрушенному мосту. Операция продолжается, и на этот раз голова Клода исчезает в отверстии.
Арман поворачивается к Марку, но тот слишком ослабел, чтобы спрыгнуть сейчас.
– Ладно, отдохни пока, я спущу остальных, а потом мы спрыгнем вместе.
Марк кивает. Самюэль уже спрыгнул, последним в дыру спускается Арман: Марк отказался от этой попытки. Человек, оторвавший доски в полу, уговаривает его:
– Давай, что ты теряешь?
И Марк наконец решается. Он прыгает вниз. Внезапно поезд тормозит, с подножек спускаются немцы. Марк, лежащий на шпалах, видит их приближение, но ослабевшие ноги уже не подчиняются ему; солдаты хватают беглеца и тащат обратно в вагон. По дороге они избивают его так жестоко, что он теряет сознание.
Тем временем Арман, уцепившись за колесные оси, повис на них, чтобы его не заметили солдаты, которые ходят вдоль состава с фонарями в поисках остальных беглецов. Время идет, он чувствует, что еще секунда, и руки ослабеют вконец, выпустят опору. А свобода так близка, потерять ее сейчас - нет, невозможно, и он держится из последних сил; я уже говорил тебе, что мы никогда не сдавались. Внезапно поезд трогается. Арман ждет, когда он наберет небольшую скорость, и лишь после этого, разжав руки, падает на шпалы. Он последний из нас, кто увидел гаснущий вдали красный огонек нашего состава.
Прошло полчаса с тех пор, как поезд исчез из вида. Нужно взобраться на насыпь, чтобы разыскать товарищей, как мы условились. Клод… жив ли он? И где мы - во Франции или в Германии?
Передо мной смутно вырисовывается узкий мост под охраной немецкого часового. Именно тут мой брат собирался спрыгнуть с поезда, когда Шарль удержал его. Часовой насвистывает "Лили Марлен". Вот вам и ответ на один из мучивших меня вопросов; второй касается моего брата. Найти ответ на него можно только одним способом - пробраться под мостом, цепляясь за опоры. Я продвигаюсь вперед, повиснув в пустоте и каждую минуту со страхом ожидая, что часовой заметит меня в лунном свете.
Я шел так долго, что уже нет сил считать шаги и встречные шпалы на путях. А впереди все та же тишина и ни души кругом. Неужели только я один и остался в живых? Неужели мои товарищи погибли? "У вас один шанс из пяти на спасение" - так сказал нам бывший рельсоукладчик. А мой братишка - господи, только не это! Лучше убей меня вместо него! Пусть он останется в живых, пусть я приведу его домой, как клялся маме в самых жутких ночных кошмарах. Я думал, что у меня уже не осталось слез, не осталось причин для слез, но, признаюсь тебе, в тот миг, оказавшись в полном одиночестве среди затихших безлюдных полей, я упал на колени между рельсами и зарыдал, как малый ребенок. К чему мне свобода, если со мной нет моего младшего брата?! Рельсы уходили вдаль, а Клода нигде не было.
Внезапно в кустах раздался шорох, я вздрогнул и обернулся.
– Эй, может, хватит скулить? Лучше помоги мне выбраться из этих чертовых колючек!
И тут я вижу Клода; он сидит, согнувшись в три погибели, в колючих зарослях под насыпью. Каким образом он в них угодил?
– Сначала вытащи меня отсюда, потом все объясню! - раздраженно отвечает брат.
И пока я высвобождаю его из цепкой хватки кустов, поодаль возникает силуэт Шарля, который, пошатываясь, идет в нашу сторону.
Поезд исчез - исчез навсегда. Шарль даже всплакнул от радости, сжимая нас в объятиях. Клод с грехом пополам вытаскивал впившиеся в кожу колючки. Самюэль держался за затылок - при падении на шпалы он сильно расшиб голову. Мы все еще не знали, где находимся, во Франции или уже в Германии.
Но тут Шарль напомнил, что мы стоим на виду и надо быстрее уходить отсюда. Мы добрались до небольшого леска, неся на руках вконец обессилевшего Самюэля, и там, за деревьями, стали ждать наступления дня.
38
26 августа
Уже рассветает. За ночь Самюэль потерял много крови.
Я слышу его стоны; ребята еще спят. Самюэль завет меня, я подхожу. Он бледен как смерть.
– Глупо все вышло, ведь уже почти удалось! - шепчет он.
– О чем ты говоришь?
– Не придуривайся, Жанно, я скоро отдам концы; у меня уже ноги онемели, и мне так холодно.
Губы у него посинели, он дрожит; я обнимаю его и прижимаю к себе, чтобы хоть как-то согреть.
– А все-таки здорово, что мы сбежали, правда?
– Правда, Самюэль, правда, это здорово.
– Чувствуешь, какой воздух чистый?
– Помолчи, старина, тебе надо беречь силы.
– Для чего они мне? Ведь это вопрос нескольких часов, Жанно. Слушай, ты обязательно должен когда-нибудь рассказать людям нашу историю. Нельзя, чтобы она исчезла, как исчезну я…
– Молчи, Самюэль, не говори глупостей; и потом, я не умею рассказывать истории.
– Это не страшно, Жанно; если ты не сумеешь, может, твои дети сделают это вместо тебя, ты только попроси их, ладно? Поклянись, что попросишь.
– Да откуда у меня дети?
– Сам увидишь, - шепчет Самюэль, уже в полубреду. - Пройдет время, и у тебя родятся дети, один, двое или больше… мне уже некогда считать. И ты обязательно передашь им мою просьбу, ты скажешь, что для меня это очень важно. Что они должны сдержать обещание, данное некогда их отцом. Потому что наше военное прошлое перестанет существовать, ты сам увидишь. Вот и попроси их рассказать о нем, рассказать нашу историю в будущем свободном мире. Рассказать, как мы боролись ради них. Ты объяснишь им, что на земле нет ничего важнее этой чертовой свободы, способной подчиниться тому, кто за нее больше отдаст. И еще ты скажешь им, что этой шлюхе свободе нравится любовь настоящих мужчин, что она никогда не уступит тем, кто хочет ее запереть в четырех стенах, и дарует победу лишь тому, кто ее чтит, а не стремится уложить к себе в постель. Передай им это от меня, Жанно, и вели рассказать нашу историю, пусть говорят о ней своими словами, словами своего времени. Потому что в моих словах звучит акцент моей страны, они окрашены моей кровью, которая сейчас наполняет мне рот и капает на руки.
