– Почему ты говоришь о ней в прошедшем времени?
– Она умерла в прошлом году.
– Я очень сожалею, - шепчет мама с искренним сочувствием.
– А что, это создаст какие-то проблемы, если…
– Если ты не еврей? Да нет, конечно же нет, - со смехом отвечает мама. - Ни мой муж, ни я не придаем никакого значения различиям в вере. Как раз напротив, мы всегда считали, что это самое интересное различие, источник многих радостей. Главное, чтобы люди, которые хотят прожить вдвоем весь свой век, твердо знали, что им не будет скучно вместе. Нет ничего хуже скуки в семейной жизни - она-то и убивает любовь. Пока Алисе будет весело с тобой, пока она будет тосковать по тебе, едва ты уйдешь из дома на работу, пока она будет делиться с тобой самыми сокровенными мыслями и разделять твои, пока ты сможешь поверять ей свои мечты, даже неосуществимые, я уверена, что единственной чуждой вещью для вашей пары будет мирская злоба и зависть, и твое происхождение здесь совершенно ни при чем.
С этими словами мама обнимает Жоржа, как родного сына.
– А теперь иди к Алисе, - говорит она, растрогавшись почти до слез. - Ей наверняка не нравится, что ее мать захватила ее жениха в плен. Ой, если она узнает, что я назвала тебя женихом, она меня убьет!
Жорж идет в столовую, но вдруг задерживается на пороге кухни и спрашивает у мамы, каким образом она догадалась, что он не еврей.
– Да уж чего проще! - с улыбкой восклицает мама. - Вот уже двадцать лет, как мой муж читает по пятничным вечерам молитву на языке, который сам же и придумал. В ней нет ни одного еврейского слова! Но он очень дорожит этим еженедельным ритуалом, ведь в такой момент ему почтительно внимает вся семья. Это ведь старинная традиция, и он старается ее блюсти, хоть и не знает языка. Но даже если произносимые им слова лишены всякого смысла, я твердо убеждена, что это молитва о любви и сочинил он ее для нас. И когда я услышала, как ты повторяешь за ним, почти слово в слово, эту абракадабру, я сразу все поняла. Но пусть это останется между нами. Мой муж убежден, что никто из домочадцев не подозревает об этой его маленькой сделке с Богом, но я люблю его так давно, что у нас с Богом нет друг от друга секретов.
Едва Жорж возвращается в столовую, как наш отец отводит его в сторонку.
– Ну, спасибо за то, что было перед ужином, - бормочет папа.
– А что было? - спрашивает Жорж.
– Да то, что ты меня не выдал. Это очень благородно с твоей стороны. Думаю, ты меня осуждаешь. Поверь, мне очень не хочется продлевать эту ложь, но ведь уже двадцать лет прошло… как же я теперь им признаюсь? Да, я не говорю на иврите - что правда то правда. Но праздновать шаббат означает для меня поддерживать традицию, а традиция - дело важное, ты согласен?
– Месье, я не еврей, - признается Жорж. - Перед ужином я просто-напросто повторял ваши слова, ничего в них не понимая, так что это мне нужно благодарить вас за то, что вы меня не выдали.
– О, боже! - восклицает отец, всплеснув руками.
Мужчины с минуту молча глядят друг на друга, потом отец кладет руку Жоржу на плечо и говорит:
– Слушай, у меня есть предложение: пусть это дельце останется строго между нами. Я продолжаю творить субботнюю молитву, а ты продолжаешь быть евреем, идет?
– Конечно, я согласен! - отвечает Жорж.
– Прекрасно, прекрасно, прекрасно, - твердит папа, возвращаясь в столовую. - Вот что, зайди-ка в ближайший четверг вечерком ко мне в мастерскую, мы с тобой отрепетируем как следует эту субботнюю молитву, поскольку теперь нам придется читать ее вдвоем.
После ужина Алиса провожает Жоржа до выхода и, оказавшись с ним в подъезде, где их никто не видит, обнимает жениха.
– Ну, слава богу, все прошло замечательно, я перед тобой преклоняюсь, - ты здорово вышел из положения. Не знаю, как тебе это удалось, но папа ничего не заметил, даже не заподозрил, что ты не еврей.
– Да, я думаю, что мы все прекрасно вышли из положения, - с улыбкой сказал Жорж, уходя.
Так что это чистая правда: нам с Клодом так и не представился случай побывать в синагоге до того, как нас заперли здесь.
Сегодня вечером солдаты выкрикнули новый приказ: собрать миски для еды и пожитки, у кого они еще были, и построиться в центральном коридоре синагоги. Тех, кто копался, подгоняли ударами сапог и прикладов. Мы понятия не имели, куда нас отправляют, но успокаивало лишь одно: когда они являлись за пленными, чтобы расстрелять их, этим людям, уходившим навсегда, не разрешалось брать с собой вещи.
Ближе к вечеру женщины, содержавшиеся в форте, были доставлены в синагогу и размещены в отдельном зале. В два часа ночи двери синагоги открылись, и мы снова прошагали колонной по пустому безмолвному городу, тем же маршрутом, каким и пришли сюда.
И снова нас затолкали в поезд. К нам присоединились узники форта и все бойцы Сопротивления, арестованные за последние недели.
Теперь в голове поезда идут два вагона с женщинами. Состав направляется в сторону Тулузы, и некоторые думают, что мы едем домой. Но у Шустера свои планы. Он твердо решил, что конечным пунктом нашего путешествия должен стать Дахау, и ничто его не остановит - ни наступающие союзные армии, ни бомбардировки городов, через руины которых мы проезжаем, ни старания партизан затормозить движение поезда.
Вальтеру все-таки удалось сбежать в районе Монтобана. Он заметил, что на одном из болтов, которыми привинчивались прутья решетки на окошке, нет гайки. Из последних сил он взялся этот болт расшатывать и выкручивать, смачивая жалкими остатками слюны, а когда во рту совсем пересыхало, то кровью, сочившейся из ободранных рук. После долгих мучений головка болта наконец повернулась, и у Вальтера появилась надежда на успех.
К тому моменту, как он добился своей цели, его пальцы распухли настолько, что он даже не может ими пошевелить. Ему остается только отодвинуть решетку на окошке, достаточно широком, чтобы пролезть в него. Трое заключенных глядят на него, забившись в темный угол вагона. Лино, Пипо и Жан - самые молодые члены нашей 35-й бригады. Один из них плачет, он больше не в силах терпеть эту пытку, он сейчас сойдет с ума. Нужно сказать, что жара и вправду никогда еще не была такой кошмарной. Мы задыхаемся; кажется, наш вагон содрогается от жуткого мерного хрипа пленников. Жан умоляет Вальтера помочь им бежать, Вальтер колеблется, но как оставить эту мольбу без ответа, как не помочь тем, кто стал ему роднее братьев? Он обнимает их за плечи своими изуродованными руками и шепотом рассказывает о том, что сделал. Нужно дождаться ночи, тогда они спрыгнут наружу из окна, сначала он, потом остальные. Они тихонько повторяют план побега. Крепко держась за край оконца, протиснуться в него целиком, спрыгнуть и бежать прочь. Если немцы начнут стрелять, то тут каждый за себя; если все сойдет гладко, то дождаться, когда исчезнет из вида красный огонек хвостового вагона и собраться вместе, поднявшись на насыпь.
Начинает темнеть, скоро наступит долгожданный момент, однако судьба распоряжается иначе. Состав тормозит на станции Монтобан и под скрежет колес сворачивает на запасную ветку, ведущую в депо. Когда немцы со своими пулеметами выстраиваются на перроне, Вальтер понимает, что все пропало. Четверо пленников, подавленные вконец, садятся на пол, и каждый замыкается в своем одиночестве.
