Одной груди у нее нет – поначалу она не хотела признаваться себе, что это – горе, несчастье. По своему обыкновению, она накинула вуаль на эту неприятность, в тщетной попытке отгородиться, отстраниться от нее. Ничего такого, повторяла она себе, пластическая хирургия делает чудеса. Слово, правда, показалось ей уродливым само по себе: «ампутация», оно вписывается в один ряд с такими словами, как «экзекуция», «мутиляция», «оккупация», «деструкция». Может, конечно, и «реабилитация», если повезет. Но кто может ей это обещать? Когда Ханна узнала про ее болезнь, то сначала очень расстроилась. А потом подумала и сказала: «Ты у нас амазонка, мама». А какое-то время спустя написала доклад на эту тему (Сара читала его, чтобы кое-что поправить). Она до сих пор его помнит:
«Слово «амазонка» происходит от греческого слова «мазос» – «женская грудь» с приставкой «а», означающей «лишенный чего-то». Эти античные женщины отрезали себе правую грудь, чтобы она не мешала им стрелять из лука. Это был целый народ воительниц, которых одновременно и боялись, и почитали. Для продолжения рода они сходились с мужчинами соседних племен, но детей воспитывали сами. Мужчин они использовали на домашних работах. Они много воевали и часто одерживали победы».
В победоносном завершении своей войны Сара, увы, не уверена. Ее тело, которое она столько лет принуждала, игнорировала, о котором не заботилась, иногда даже морила его голодом – у нее же никогда не было времени ни на еду, ни на сон, – теперь отыгрывается на ней. Самым жестоким образом оно напомнило ей о своем существовании. Сара теперь – тень, жалкое подобие себя самой. То, что она видит в безжалостном зеркале, – лишь бледная копия той, кем она была когда-то.
Больше всего ей жалко волос. Она теряет их теперь пригоршнями. Онколог предупреждал (тоже еще оракул нашелся): начиная со второго сеанса химиотерапии они начнут выпадать. Сегодня утром она нашла у себя на подушке несколько десятков маленьких мертвецов. Этого она боится больше всего. Алопеция – облысение – лицо болезни. Лысая женщина – больная женщина: неважно, что на ней потрясающий джемпер, туфли на высоченных каблуках, обалденная сумка, – никто этого не заметит, все увидят только ее голый череп – ее признание, исповедь, ее боль. Обритый наголо мужчина может выглядеть сексуально, но лысая женщина – больная, и всё, думает Сара.
Итак, рак отнял у нее все – работу, внешность, женственность.
Сара думает о своей матери, побежденной той же болезнью. Забраться бы обратно в постель и тихо угаснуть в тишине, чтобы встретиться с ней там, в ее подземном жилище, разделить с ней вечный покой. Зловещая мысль, но утешительная. Иногда приятно думать, что все имеет свой конец, что даже самые страшные муки проходят – завтра пройдут.
Думая о матери, она вспоминает, какой та была всегда элегантной. Даже совсем больная, она никогда не появлялась на людях без макияжа, непричесанной, с неухоженными ногтями. Ногти – особенно важная деталь. Мать часто говорила: руки всегда должны быть в порядке. Для многих это было неважно, так – кокетство, пустяк, но для нее означало: у меня еще есть время, чтобы заняться собой. Я активная женщина, у меня масса забот, трое детей (рак), я разрываюсь от повседневных дел, но я не сдалась, не исчезла, вот я, по-прежнему здесь, женственная и ухоженная, вся как есть, видите мои пальцы? Я есть.
Сара есть. Стоя перед зеркалом, она смотрит на свои поврежденные ногти, на поредевшие волосы.
И тут она чувствует, как внутри ее начинает что-то пульсировать, дрожать, словно какая-то крохотная частичка ее самой, где-то глубоко-глубоко, вдруг восстала, отказалась сдаваться, погибать. Нет, она не умрет. Она не сдастся.
Она – амазонка, воительница. Амазонку так просто не возьмешь. Она сражается до последнего вздоха. Она никогда не сдается.
Надо, надо бороться. В память о матери, ради дочери, сыновей, ведь она нужна им. Во имя всех войн, которые она вела до того. Она должна жить дальше. Нет, не ляжет она больше в эту постель, не позволит смерти завладеть ею. Пусть та уже тянет к ней свои лапы. Она не даст себя похоронить. Не сейчас.
Сара быстро одевается. Достает из шкафа вязаную шапочку – надо спрятать волосы. Шапочка детская, с изображением какого-то супергероя. Неважно, зато будет тепло.
Одевшись, она выходит из дома. Идет снег. Под пальто у нее целых три свитера, надетых один поверх другого. В таком виде она кажется совсем маленькой – прямо шотландская овечка, сгибающаяся под тяжестью собственной шерсти.
Сара уходит. Сегодня – так она решила.
Она знает, куда идет.
Джулия
Палермо, Сицилия
Итальянцам нужны итальянские волосы.
Фраза упала, как нож гильотины. Джулия только что поделилась с матерью и сестрами, собравшимися в гостиной родительского дома, своим планом спасения мастерской: им придется импортировать волосы из Индии.
Все предшествующие дни она не покладая рук трудилась над разработкой этого плана. Изучала рынок, готовила документы для банка – придется брать кредит, без этого не обойтись. Она работала день и ночь, жертвуя сном, неважно: на нее возложена чуть ли не божественная миссия, она чувствует это. Она и сама не знает, откуда у нее взялась эта вера, эта неожиданная энергия. Может, все оттого, что рядом с ней Камал? А может, это отец, все еще находящийся в коме, дает ей и сил, и уверенности? Джулия просто горы готова свернуть – от Апеннин до Гималаев.
И движет ею не жажда наживы: что ей делать с миллионами, которыми так похваляется английский бизнесмен? Не нужны ей ни бассейны, ни вертолеты. Все, чего она хочет, – это спасти отцовскую мастерскую, уберечь семью от разорения.
Ничего не получится, говорит мамма. Ланфреди всегда пользовались только сицилийским сырьем. «Каскатура» – древний местный обычай. Нельзя безнаказанно попирать традиции, заявляет она.
Традиции их погубят, отвечает Джулия. Счета не оплачены: еще месяц, и мастерскую закроют. Надо пересмотреть производственную цепочку, выйти на международный рынок. Мир меняется, это надо принимать как данность и меняться вместе с ним. Семейные предприятия, не желающие развиваться, закрываются одно за другим по всей стране. Сегодня надо смотреть шире, дальше, выходить за границы страны, это вопрос выживания! Развиваться или умереть, другого выбора нет. Джулия говорит и чувствует, как за спиной у нее вырастают крылья: она – словно адвокат, выступающий на важном процессе. Эта профессия всегда ее привлекала – профессия образованных людей из хорошего общества. Среди Ланфреди адвокатов нет, только рабочие, а ей так хотелось бы защищать справедливость, быть влиятельной, известной. Она иногда мечтает об этом, и эта мысль воспаряет ввысь, присоединяясь к ее прежним забытым мечтам.
Джулия запальчиво расписывает прекрасное качество индийских волос, признанное множеством экспертов. Волосы азиатов – самые прочные, волосы африканцев – самые хрупкие, а вот у индийцев волосы – самые лучшие, как по текстуре, так и по простоте перекрашивания. После обсцвечивания и окраски они ничем не отличаются от волос европейцев.
