Рядом с ней полная женщина, обливаясь потом, рассказывает, что едет в храм Тирупати, чтобы сделать подношение Вишну. Смита прислушивается. Сын женщины заболел, врачи считали его безнадежным. Один целитель посоветовал ей принести жертву в храме, и сын выздоровел. Теперь вот она едет, чтобы поблагодарить Вишну за это чудо, возложив к подножию его статуи угощения и цветы. Ради этого она пустилась в дальний путь и должна проехать тысячи километров. Она жалуется на условия поездки, но тут же добавляет: «Так надо: богу решать, насколько труден будет путь к нему».
Наступила ночь. Все в вагоне начинают устраиваться на ночлег, чтобы обрести хоть какое-то подобие отдыха. Деревянные скамейки превращаются в кушетки. Но спать на них все равно неудобно. Смита в конце концов забывается, прижавшись к тельцу Лалиты, рядом с полной женщиной. Она думает об обете, который дала Вишну перед бегством. Она должна сдержать слово.
И тут, глубокой ночью, лежа на жесткой кушетке в поезде, бегущем где-то между штатами Чхаттисгарх и Андхра-Прадеш, она принимает решение: завтра они с Лалитой не поедут, как собирались, дальше в Ченнаи. Когда поезд остановится на вокзале Тирупати, они сойдут и поднимутся на священную гору, чтобы поклониться своему богу. Неожиданно успокоившись, Смита засыпает с мыслью: Вишну ждет их.
Ее бог тут, совсем рядом.
Джулия
Палермо, Сицилия
Джулия вышла на улицу к Камалу посреди ночи. Оказавшись лицом к лицу с ним, она вдруг почувствовала, что дрожит. Что он скажет? Что любит ее? Что не хочет, чтобы они разлучались? Конечно, он попытается удержать ее, помешать этому глупому браку. Все будет как в мелодрамах, которые целыми днями смотрит мамма: слезы, пылкие объятия, душераздирающие слова прощания. И все же расстаться им придется.
Но Камал не рыдает, он вообще не выказывает никакого волнения. Скорее это возбуждение, нетерпение. Глаза его горят странным огнем. Он говорит тихим голосом, скороговоркой – так обычно делятся каким-нибудь секретом.
– Возможно, у меня есть решение, – говорит он, – насчет мастерской.
Не вдаваясь в дальнейшие объяснения, он берет ее за руку и ведет к морю, к той самой пещере, где они обычно встречаются.
Джулия с трудом различает в темноте его черты. Он прочитал ее письмо, говорит он. Закрытия мастерской можно избежать. Есть выход, который мог бы их спасти. Она смотрит на него и не верит: что на него нашло? Что за странная сила им овладела? Обычно такой спокойный, Камал весь дрожит от возбуждения. Он продолжает: сикхам запрещается остригать волосы, но индуистов этот запрет не касается. Те как раз, наоборот, стригутся тысячами, принося свои волосы в жертву божествам в храмах. При этом священным считается само действие – бритье наголо, а волосы просто потом собирают и продают на рынке. Для некоторых это даже стало профессией. Если здесь не хватает сырья, значит, надо ехать за ним туда. Импортировать. Это единственный способ спасти мастерскую.
Джулия не знает, что и сказать. Ее словно ударило током, и все же ей не верится. План Камала кажется безумием. Волосы из Индии, какая странная идея… Конечно, обработать их должным образом она сумеет. У нее есть отцовская формула, она сможет их обесцветить до молочно-белого цвета, который позволит потом придать им любой оттенок. Для этого у нее есть и знания, и умение. Но сама идея ее пугает. «Импортировать» – это слово кажется ей непонятным, оно словно заимствовано из другого языка, чужого, на котором не говорят здесь, в маленьких мастерских. Волосы, которые обрабатывают у Ланфреди, – сицилийские, и так было всегда: это местные волосы, с ее острова.
Когда иссякает один источник, надо искать другой, говорит Камал. Итальянцы свои волосы больше не сохраняют, зато индийцы приносят их в жертву. Ежегодно тысячами идут они в храмы. Их волосы продаются тоннами. Это просто манна небесная, неисчерпаемый источник сырья!
Джулия не знает, что и думать. Идея кажется ей соблазнительной, но уже через секунду – совершенно нереальной. Камал утверждает, что может ей помочь. Он знает язык, знает страну. Он мог бы стать связующим звеном между Индией и Италией. «Какой он чудесный! – думает Джулия. – Похоже, он и правда думает, что на свете нет ничего невозможного». Она сердится на себя за свою недоверчивость и отчаяние.
Домой она возвращается с пылающей головой. Мысли мечутся, как обезьяна в клетке, – обуздать их нет никакой возможности. Ей теперь точно не уснуть – не стоит и пытаться. Она включает компьютер и остаток ночи посвящает лихорадочным поискам.
Камал сказал правду. В интернете она находит множество фотографий, изображающих индусов – мужчин и женщин – в храмах. Они приносят туда свои волосы, надеясь взамен получить от богов кто богатый урожай, кто удачную женитьбу, кто крепкое здоровье. Чаще всего это бедняки или неприкасаемые, у которых, кроме волос, нет других ценностей.
А вот статья про одного английского бизнесмена, который нажил состояние на импорте волос. Теперь его имя знают во всем мире. Он летает повсюду на вертолете. На его завод в окрестностях Рима волосы из Индии поступают тоннами. Сырье доставляют самолетами в аэропорт Фьюмичино, а затем переправляют в промзону на севере столицы, где в огромных цехах оно проходит обработку. Англичанин утверждает, что индийские волосы – лучшие в мире. Лежа на краю бассейна у себя на вилле в окрестностях Рима, он рассказывает, как их дезинфицируют, расчесывают, затем обесцвечивают в специальных баках и наконец окрашивают в разные цвета, делая белокурыми, каштановыми, рыжими или золотистыми, так что они уже ничем не отличаются от волос европейцев. «Мы превращаем черное золото в белокурое», – самодовольно заверяет он. Затем пряди сортируют по длине, пакуют и рассылают по всему миру, в мастерские, где из них делают парики или накладные шиньоны. Пятьдесят три страны, двадцать пять тысяч парикмахерских салонов – от таких цифр голова закружится! Его предприятие стало уже многонациональным. А ведь сначала над ним смеялись, признается он, не верили, считали сумасшедшим. Но фирма процветает. Сейчас она насчитывает пятьсот сотрудников, производственные мощности, расположенные на трех континентах, покрывают восемьдесят процентов мирового рынка волос, с гордостью заключает он.
Джулия озадачена. Как у этого англичанина все просто. А сможет ли она сделать то же, что и он? Получится ли у нее провернуть все это? И кто она такая, чтобы считать себя способной на такие дела? Превратить семейную мастерскую в промышленное предприятие – да это просто утопия! Но ведь англичанин сделал это. Если у него вышло, может быть, и у нее тоже получится?
Один вопрос терзает ее больше всех остальных: что сказал бы папа? Поддержал бы он ее на этом пути? Он всегда говорил, что надо смотреть шире, быть дерзким и предприимчивым. Но с другой стороны, он упорно держался своих корней, своей идентичности. «Это волосы с Сицилии», – любил он повторять, показывая на разноцветные пряди. Так не будет ли развитие предприятия предательством по отношению к нему?
Джулия думает о своей фотографии в отцовском кабинете рядом с карточками отца и деда, о трех поколениях Ланфреди, занимавшихся мастерской. И тут ей приходит в голову, что настоящим предательством было бы отказаться от борьбы. Разрушить труд жизни предков – разве это не предательство?
