Игорь Сергеевич смотрел на сухую траву, слезы текли по его лицу.
«Витязь» отправился в полет 2 марта 1963 года, Игорь Сергеевич побывал за пределами Солнечной системы; его корабль двигался на скорости, близкой к скорости света, полет длился полтора года, на Земле прошло пятьдесят два. Анне, дочери Игоря Сергеевича, исполнилось пятьдесят пять, и теперь она была старше него на двадцать семь лет.
Он не думал о дочери, когда смотрел на земные сумерки, не о ней он плакал и не о себе, а бог знает о чем, — о том, что вновь видит снег, о том, что скоро выйдет наружу, вдохнет холодный воздух и спросит, что за огоньки там вдали. О дочери он не помнил в эти минуты. Вскоре он увидел на экране вертолет. Прибыли встречающие.
Широкая публика ничего о его полете не знала. Не сообщалось о старте, не сообщили о возвращении. Полет был тайной в 1963-м и остался тайной в 2015-м.
Игорь Сергеевич доложил о выполненном задании, предоставил пробы грунта, химический анализ атмосферы, фотоснимки планеты, для изучения которой и был направлен. Планета, вопреки ожиданиям, оказалась непригодной для жизни.
После тщательного наблюдения в закрытом госпитале Игоря Сергеевича отпустили в длительный отпуск. Ему, разумеется, объяснили как можно более полно текущую жизнь. Технические новшества молодой космонавт освоил мгновенно, новому же политическому и экономическому мироустройству он оказался чужд. Он искренне ждал застать на родине коммунизм.
Дочь Игоря Сергеевича по-прежнему жила в городке во Владимирской области. Он купил в подарок конфет и сладкого вина. Ехал на поезде. Билет взял в плацкартный вагон. Ему хотелось посмотреть на людей, послушать разговоры. Иногда ему казалось, что ничего не изменилось за полвека, все те же люди и те же виды из окна, что время то ли остановилось, то ли пошло вспять. Через пять часов он вышел на станции, она показалась ему маленькой, обветшавшей. Такси брать не стал, отправился пешком. Не торопился. Останавливался и смотрел, как дым идет из печной трубы. Как дети бегут через ржавые рельсы. Вдыхал забытый воздух.
В доме, где жила дочь и где он жил когда-то, тоже топилась печь, горел свет в окне. Он задержался у калитки, глядя на разросшуюся яблоню. Повернул щеколду. Пошел к крыльцу. Выскочила собачонка, облаяла. Он сказал «свои, свои» и потрепал ей загривок. Дочь была дома. Он соврал, что его отец был другом ее отца.
— Он погиб при испытаниях. Я его не помню, — сказала она.
— Совсем?
— Как на руках у него сижу. Смутно. Он меня несет. Куда? Откуда?
Пили вино, пили чай с московскими конфетами. Он расспрашивал о родственниках, о знакомых. Многие умерли.
После чая он забрался на крышу, поправил телевизионную антенну. Заменил прогнившую доску на деревянной ступеньке крыльца. Он обращался к Анне как человек, проживший гораздо больше нее. И это никому из них не казалось странным. Она жаловалась на здоровье, он сказал, что немедленно надо бросать пить кофе, тем более растворимый и на голодный желудок. Сказал, что хочет поселиться здесь, в этом городе, снять квартиру.
— Работы я не боюсь, — говорил он. — Никакой.
Он и в самом деле поселился в этом городе. Устроился в компьютерной мастерской, женился, родил сына. Дочь навещал каждую неделю. Лет через тридцать она сдала, и он взял ее к себе, в свой дом. Кормил с ложечки, водил гулять. Жена называла его «мой блаженный».
6
В 1950 году техник Николай Иванович Матюшко ушел из больницы. Жена Сима с дочерью Катей и сыном Васей пришли его навестить, принесли моченой антоновки и пирогов с картошкой. Товарищи по палате сказали, что он собрался с утра, до завтрака, и ушел. На тумбочке оставил им письмецо в простом конверте.
Сима конверт разодрала, села на край койки, губы поджала и прочитала послание. Дети стояли рядом и смотрели растерянно.
— Хорошо, — сказала Сима и скомкала листок. — Пойдемте, дети.
Она быстро шагала по коридору, они бегом поспевали за ней. Сима подошла к медсестре, сидевшей за столом, наклонилась над ней и спросила, где врач Галкина.
— У заведующей, — сказала медсестра, — у них совещание.
Сима толкнула дверь, ворвалась в комнату, оглядела изумленных врачей.
— Кто тут Галкина? — спросила строго, по-учительски. — Руку поднимите.
Она бросилась к поднявшей руку женщине, вцепилась ей в волосы, поволокла со стула, повалила на пол. Женщина кричала и сучила ногами, пятилетний Вася плакал. Катя, ей было двенадцать, утащила брата из освещенной комнаты в прохладный сумрачный коридор, обняла. Он плакал, она гладила его по светлой голове.
Отец к ним не вернулся. Мать била дома посуду, рвала фотографии, резала ножницами отцовское пальто, била сама себя ножом. Катя бегала к соседям за помощью, мать бросалась перед ней на колени, ползала за ней среди осколков. Вася начал заикаться.
Постепенно мать успокоилась. Приходил друг отца Кирилл — за вещами. Мать спокойно, холодно отдала узел и чемодан. Кирилл сунул Кате записку от отца, просьбу о прощении и свидании. Катя записку порвала, втоптала в землю.
Отца она не простила, подарков от него не принимала и даже через много лет не отворила ему двери, он постучал и ушел. Жили они в одном городе, недалеко друг от друга, но так и не повидались, не поговорили ни разу. И от наследства его Катя отказалась. Матери и врача Галкиной на свете уже не было.
7
В 1995 году в мае по привокзальной площади города N шел ребенок, тащил большой рюкзак, не школьный, а взрослый, то есть даже для взрослого большой, а для мальчика восьми лет просто громадный, но мальчик шел, а за ним следовала тетка, тоже волокла что-то. Им надо было спешить, и она крикнула мальчику:
— Ну что ты ногами скребешь, пенсионер?!
И тут же ребенок пропал, как и следовало ожидать. Он исчез, а тетка хватала руками воздух, как будто надеялась поймать ставшего вдруг невидимым. Или несуществующим, — кто знает.
Тетка и знать не знала об опасности; она ехала с сыном в Нижний Новгород из Москвы, автобус сломался, и все ломанули на станцию, а что за город, чем известен, никто и не знал. А может, и знала тетка про город, но что тут сделаешь, когда автобус сломался. Бежать, бежать, авось пронесет.
Трудно описывать события, о которых сведения никак не свести воедино, в стройную, непротиворечивую картину. И как я ни стараюсь, все выходит нечетко. Единственное несомненно: дети в этом городе не живут и не умирают, они исчезают, и город стоит бездетным с 1975 года, и не сказать, что он бедствует, хотя для учителей и для педиатров работы нет. Город чистый, тихий, столичные пенсионеры охотно покупают здесь дома, особенно у реки. Внуки, правда, не приезжают. Разве что после пятнадцати лет, когда опасность уже миновала.
В ноябре 1997 года мальчик Ваня двенадцати лет добрался до города N бесплатно, на перекладных. Сначала на московской электричке до Черустей, затем на местной электричке до Вековки и от Вековки до N рабочим поездом. Прозвание поезда осталось от давних советских времен, когда рабочие люди ездили из окрестных деревень в город на заводы. В девяносто седьмом году заводы стояли, в цехах жили птицы, собаки и бродяги.
