Минуты перетекли в часы, и вот уже бледный рассвет озарил их, забывшихся сном в уютном тепле постели.
* * *
Где-то вдали церковный колокол прозвонил восемь раз. Томас потянулся и подошел к окну. Джулия села на кровати и взглянула на силуэт в оконном проеме — игра света и тени делала его рельефным.
— До чего же ты красивая! — сказал Томас, обернувшись к Джулии.
Она не ответила.
— Ну что теперь? — ласково спросил он.
— Я хочу есть!
— А эта сумка на кресле, она уже собрана?
— Да, я ведь уезжаю… сегодня утром, — нерешительно ответила Джулия.
— Мне понадобилось десять лет, чтобы забыть тебя, и я думал, что забыл; мне казалось, что я узнал страх на тех войнах, где побывал, но я ошибся по всем пунктам: ничто не идет в сравнение с тем, что я чувствую сейчас, рядом с тобой, в этой комнате, при мысли, что снова потеряю тебя.
— Томас…
— Что ты хочешь мне сказать, Джулия, — что это была ошибка? Может быть. Когда Кнапп признался, что ты здесь, в Берлине, я вообразил, что время каким-то чудом вдруг стерло все препятствия, разлучившие нас, — тебя, девушку с Запада, и меня, парня с Востока. Я надеялся, что теперь, когда мы повзрослели, хотя бы это принесет нам удачу. Но наши жизни по-прежнему идут разным курсом, не так ли?
— Я стала рисовальщицей, ты репортером, мы оба осуществили свои мечты…
— Да, но не самую главную мечту — во всяком случае, у меня. Ты так и не рассказала, каким образом твой отец вынудил тебя отменить свадьбу. Может, он сейчас появится в этой комнате и снова набьет мне морду?
— Мне было восемнадцать лет, и пришлось покориться, ведь я еще была несовершеннолетней. Что касается отца, то он умер. И его похороны пришлись как раз на тот день, когда была назначена моя свадьба; вот теперь ты все знаешь…
— Сочувствую — и ему, и тебе тоже, если испортил тебе жизнь.
— Сочувствие тут бесполезно, Томас.
— Так почему же ты приехала в Берлин?
— Ты же сам знаешь, ведь Кнапп тебе все объяснил. Я получила твое письмо только позавчера и не могла приехать быстрее…
— И не могла выйти замуж, не удостоверившись… так, что ли?
— Тебе не обязательно быть злым. Томас присел на кровать.
— Я научился жить в одиночестве, для чего мне понадобилось адское терпение. Я проехал полсвета в поисках воздуха, которым дышала ты. Говорят, мысли двух влюбленных в конце концов встречаются, и я часто спрашивал себя, засыпая по ночам, вспоминаешь ли ты меня хоть изредка, как я вспоминаю о тебе; однажды я приехал в Нью-Йорк и стал ходить по улицам, надеясь встретить тебя и одновременно жутко боясь этой встречи. Много раз мне чудилось, будто я тебя вижу, и сердце у меня замирало, когда вдали возникал женский силуэт, похожий на твой. Я поклялся никогда больше не влюбляться так страстно, так безумно, до полного забвения самого себя. Но время прошло, и наше время прошло тоже, разве нет? Спросила ли ты себя об этом, прежде чем сесть в самолет?
— Замолчи, Томас, не смей портить то, что было. Что ты хочешь от меня услышать? Долгими днями и ночами я смотрела в небо, уверенная, что ты видишь меня оттуда, сверху… Поэтому я ни о чем не спрашивала себя, когда садилась в самолет.
— И что же ты предлагаешь? Остаться друзьями? Хочешь, чтобы я звонил тебе, когда судьба забросит меня в Нью-Йорк? Чтобы мы заходили куда-нибудь выпить по стаканчику и перебрать приятные воспоминания, как парочка сообщников, связанных чем-то запретным? Чтобы ты показывала мне фотографии своих детей — своих, а не наших общих? Чтобы я уверял тебя, что они похожи на свою мамочку, стараясь не угадывать в их лицах отцовские черты? А сейчас, пока я буду стоять в душе, ты снимешь трубку и позвонишь своему будущему супругу и я включу воду на полную катушку, чтобы не слышать, как ты скажешь ему: «Доброе утро, милый!» Кстати, ему известно, что ты уехала в Берлин?
— Прекрати! — закричала Джулия.
— Что же ты ему расскажешь по возвращении? — спросил Томас, снова отходя к окну.
— Понятия не имею.
— Вот видишь, я был прав, — ты совсем не изменилась.
— Нет, Томас, я, конечно, изменилась, но стоило судьбе подать мне знак, который привел меня сюда, и я поняла, что чувства мои остались прежними…
Внизу Энтони Уолш шагал взад-вперед по тротуару, то и дело поглядывая на часы. Он уже не в первый раз поднимал голову, всматриваясь в окна номера своей дочери, и даже с высоты седьмого этажа было заметно написанное на его лице нетерпение.
— Напомни мне, когда умер твой отец? — спросил Томас, опуская край тюлевой занавески.
— Я же сказала: похороны состоялись в прошлую субботу.
— Тогда больше не говори ничего. Ты права, не стоит портить воспоминание об этой ночи, как не стоит лгать тому, кого любишь, — это недостойно ни тебя, ни нас обоих.
— Но я тебе не лгу…
— Ладно, забирай свою сумку — вон она, на кресле, — и возвращайся домой, — прошептал Томас.
Он быстро надел брюки, рубашку, пиджак и даже не стал зашнуровывать ботинки. Подойдя к Джулии, он протянул ей руку и привлек к себе.
— Сегодня вечером я лечу в Могадишо. Я знаю, что и там буду все время думать о тебе. Не беспокойся и ни о чем не жалей; я столько раз мечтал об этой встрече, что и сосчитать не могу, — это было настоящее чудо, любовь моя. Назвать тебя любимой еще хоть один раз — вот и все, чего я хотел и на что уже не смел надеяться. Ты была и навсегда останешься самой прекрасной женщиной в моей жизни, с тобой у меня связаны самые драгоценные воспоминания, а это уже много. И я прошу только об одном: обещай мне, что будешь счастлива.
Томас нежно поцеловал Джулию и ушел не оборачиваясь.
Выйдя из гостиницы, он направился к Энтони, который все еще ждал, стоя возле машины.
— Ваша дочь скоро спустится, — сказал он, кивнул на прощание и пошел прочь.
21
В продолжение всего перелета из Берлина в Нью-Йорк Джулия и ее отец не обменялись ни единым словом, если не считать фразы, которую Энтони повторил несколько раз: «Кажется, я опять сделал глупость» и смысл которой его дочь так и не поняла до конца. Они прибыли в середине дня, над Манхэттеном шел дождь.
— Послушай, Джулия, ты хоть что-нибудь скажешь или нет, в конце-то концов? — возмущенно спросил Энтони, входя в квартиру на Горацио-стрит.
— Нет! — коротко ответила Джулия, ставя свой багаж на пол.
— Ты виделась с ним вчера вечером? — Нет!
— Ну скажи мне, что произошло, может, я тебе что-нибудь присоветую.
— Ты? Вот уж поистине мир перевернулся!
— Не упрямься, тебе ведь уже не пять лет, а мне остались всего одни сутки.
