Наконец что-то начинает проясняться: К. шепотом объясняет мне, что человек, похожий на Маяковского, – это бывший муж одной очень известной актрисы. Он режиссер и хотел снимать фильм про Маяковского с известной актрисой в роли Лили Брик, но фильм не закончен, потому что сначала он на ней женился, а потом с ней развелся. Фильм он доснять не может и перестать быть Маяковским не может тоже.
Olga Beshley [27.09.16, 23:27]
Но и это не все. Оказывается, известный композитор написал оперу тоже про Маяковского. И хотел, чтобы в главной роли была известная актриса. Но известная актриса ему отказала, потому что вышла замуж за режиссера, похожего на Маяковского, и согласилась играть Лилю Брик в его фильме про Маяковского.
Olga Beshley [27.09.16, 23:28]
В итоге фильм недоснят, опера не поставлена, известная актриса ни у кого не играет, а режиссер и композитор пьют вместе водку.
Olga Beshley [27.09.16, 23:29]
Наконец они все пошли к другой известной актрисе, у которой был день рождения. А я уехала домой. Как жаль, что так мало видела К. Он красивый.
Olga Beshley [27.09.16, 23:31]
Это я все пытаюсь тебе рассказать, почему не закончила к сроку текст.
Olga Beshley [27.09.16, 23:32]
Напилась и не туда в метро еду. Черт.
Рыба моя
Сижу в почти пустом баре. Вечер буднего дня. Домой идти не хочется. Читаю за барной стойкой. Вдруг расплакалась.
Полный мужчина в голубой рубашке, в развязанном галстуке, тяжело слезает со своего стула, просит у бармена еще виски и так же тяжело втаскивает себя на стул рядом со мной.
– Чего плачешь-то? А, знаю. Все бабы плачут из-за мужиков. Наверное, кто-то бросил.
– Да нет, я…
– Да ладно, ну чего. Это не стыдно. От меня три жены ушли. А я ничего. После второго развода похудел на пятнадцать килограмм. Мне полезно. Врач так и сказал: «Развод вам на пользу пошел». Я вообще думаю – развод всем на пользу. Обновление жизни. Оздоровление организма. Люди – они же друг в друга вцепятся и давай кровь сосать. Это я не только про женщин. Мужики тоже вампирят. По-другому не выживешь просто. Сама знаешь, жизнь у нас тяжелая. В такой стране живем. Мне начальник мозг ебет, а я потом жену мучаю. А начальник что? У него тоже все сложно. Бюджетов нет, кризис, проверки, кругом всех сажают. И все это потом в семью несешь. Иногда кажется, лучше вообще людям не сходиться. Вот то ли дело рыба. Я рыбу и вообще всю эту водную живность люблю, не могу. Все нравятся: акулы, тюлени, скаты, пингвины. Даже кораллы. Ты была в Дубаях? Ну как нет. Ну как так-то. Хоть прям свозить тебя, что ли. Там океанариум такой – во! Вот, нет, вот, вот такой. Огромный! Самый большой в мире. У меня океанариум – это мечта. Всю жизнь мечтаю построить в России самый большой в мире океанариум. Ты вообще знаешь, что такое океанариум? Это когда тут вода, и вот тут вода, и везде вода, а ты стоишь, накрытый толщей, и ничего. И ничего тебе! И рыбы вокруг плывут. Я даже хотел было уйти из своей конторы в такой проект – строить океанариум на острове Русский. И не сложилось. Но, знаешь, когда там уголовные дела пошли, скандалы, воровство, я про себя подумал: «Господь отвел». Но что вот за люди, да? Что за эпические долбоебы? У рыб воровать! Они же бессловесные твари. Как вот так можно? В общем, я рад, что в таком не участвовал.
– А вы где работаете?
– Ну, скажем так, моя работа в принципе тоже про рыбу. Но наше ведомство все бумажками занимается и всякими оргвопросами. Скучно очень. Вот эти вот все распределения уловов. Мне не нравится слово «улов». Мне вообще не нравится, что рыбу ловят и убивают. Я сам рыбу не ем даже. Видишь, как судьба складывается: мне живая рыба нравится, а я все больше мертвой занимаюсь. А человек ведь счастлив, только когда у него есть любимое дело. Но вообще я думаю, что когда-нибудь, через много лет, я все же построю океанариум. Туда дети будут ходить. Может быть, даже мои дети будут туда ходить. И вот мы будем там стоять, а вокруг вода и рыбы плывут. Я тогда буду очень счастливым. А сейчас просто нужно жить и работать, где можно. Потому что так взрослые люди живут. Вот где трагедия, да? А ты вот из-за мужика плачешь.
Я хотела ему сказать, что не в мужике дело, а просто чеховского «Архиерея» прочла, но вместо этого спросила еще про рыбу. Акула, если ей не хватает воздуха, оказывается, может частично отключать мозг.
Мой друг из 1932 года
– I -
В начале октября меня пригласили принять участие в публичном чтении дневников периода 1917–1991 годов. Группа энтузиастов оцифровала большое количество документов и выложила их в публичный доступ. Чтения должны были состояться в ноябре. Я согласилась, хотя дневников до этого не читала вовсе, а выступала перед аудиторией последний раз лет шесть назад, да и то перед детьми в каком-то кружке юного журналиста (с того мероприятия в Интернете остались фотографии, на которых я выгляжу как удмуртская доярка в деловом костюме, и сочинения детей, из которых можно узнать, что «Бешлей захотела связать свою жизнь с журналистикой еще в одиннадцатом классе»).
Дневник и запись из него нужно было выбрать самой. Но задание осложнялось тем, что к тексту просили добавить какой-то рассказ от себя. Объяснить, что так тронуло, зацепило. Еще лучше – связать с жизнью своей семьи, добавить личную историю.
Я была в растерянности. Не то чтобы я ничего не знала из истории нашей семьи в указанный временной период. Но все эти знания были такими разрозненными, лишенными деталей, запутанными, что я не представляла, какой можно было составить рассказ. Я знала, что бабушку Любу во время войны эвакуировали из Москвы на Камчатку. Но что она делала там, на Камчатке, как она там жила, я не знала. Бабушка говорила, что еды было вдоволь, не голодали, а больше ничего не рассказывала. А дедушка Володя, ее будущий муж, в то же время голодал где-то на Украине. Варил кожуру от картошки. И все. Вот знаю про кожуру от картошки, а больше ничего и не знаю. Или вот репрессии. Наверное, я могла бы рассказать что-нибудь про репрессии. Прадед-дворянин, участник Первой мировой войны, был в немецком плену. В тридцатые умер при странных обстоятельствах. Но эти странные обстоятельства рассказывали до того странно, что я не смогу выстроить связный рассказ, даже если начну додумывать. А со стороны матери были раскулаченные. Знаю, что поссорились с колхозом, а в каком году – не знаю. Знаю, что бежали из своего села ночью, зимой. Ехали на санях. Переменили паспорта на Топоровых. А какая раньше была фамилия – уже не знаю. Знаю, что во время одного из ночных переездов выронили из саней младенца – мою зловещую бабушку Аню. Впрочем, тогда она, наверное, еще не была такой уж зловещей. За бабушкой, слава богу, вернулись.
То есть ничего я на самом деле не знаю.
Мне, конечно, хочется разобраться, соединить судьбы всех этих странных молчаливых людей – моих родственников, моих предков – крепкими, непрерывными линиями, но как это сделать, я пока что не представляю, потому что оставшиеся в живых, кажется, сами толком не знают, откуда они взялись и как жили.
