– И что лук? Пока не съешь, не выйдешь из-за стола!
– А Иисус сказал, если сын хочет хлеба, отец не должен давать камень.
– Где я дала тебе камень?
– Ба, ну ты же мне суп с луком дала. А шоколадку припрятала.
Господа я призывала в самые отчаянные минуты – когда не давали конфеты, не пускали гулять, заставляли убираться в комнате или ругали. Я отчего-то была уверена, что он всегда на моей стороне и, может быть, только затем и существует, чтобы оберегать меня ото всех бед. Один раз я даже припугнула девочек во дворе серным дождем, когда меня не взяли в игру. Тем же вечером случилась страшная гроза с градом, после чего я целую неделю находилась в большом почете и собирала конфетную дань в обмен на божье расположение. Однако в другой раз трюк не сработал, из-за чего я долго укоряла Господа: «Ну сложно тебе, что ли, было?» В моем представлении мы были с ним большими друзьями.
Как-то летом – думаю, это было за год до школы – во дворе прошел слух, что в одном из домов поселилась семья священника. Эта новость меня очень взволновала. Любой служитель церкви в моем представлении был сверхчеловеком, носителем тайного знания и чуть ли не осколком божественной сущности, поэтому и дочерей священника, которые вскоре стали появляться на улице, я моментально наделила волшебными свойствами. Это были девочки удивительной красоты – с очень тонкими, нежными чертами лица, оливковой кожей и темными вьющимися волосами. Старшую звали Наташей, а младшую, которая была моей ровесницей, – Глашей.
– У них ямочки на плечах, – сказала мне одна из девочек во дворе. – Это значит, в прошлой жизни они были ангелами.
После этого сообщения я совсем оробела: волшебные девочки очень меня привлекали, но подойти к ним сама я не решалась.
Я очень хорошо помню то летнее утро, когда мы познакомились с Глашей. Родители уже ушли на работу, а бабушка еще не приехала. Жили мы на первом этаже. Я сидела в окне нашей лоджии, свесив ноги, и ждала бабушку, чтобы пойти гулять. Было рано и очень свежо.
– Привет, – раздалось снизу.
Глаша в белом сарафане стояла рядом с мусорными баками и теребила в руках глиняную свистульку.
– Привет.
– Меня зовут Глаша.
– А меня Оля.
– Почему ты там сидишь?
– Я жду бабушку, чтобы пойти гулять. Дома никого нет.
– А она скоро будет?
– Не знаю.
– Если скоро, я могу тебя подождать.
Глаша подошла ближе, и я заметила, что на загорелых плечах у нее и правда были ямочки.
– А тебе… можно гулять с обычными детьми?
– Можно, – она улыбнулась.
– Почему тогда ты ни с кем во дворе не гуляешь?
– Ко мне почему-то никто не подходит.
– Наверное, потому что ты священная.
На лице Глаши отразилось недоумение.
– Ты же дочь священника. Наверное, ты священная, – пояснила я. – Перед тобой все должны расступаться. И тебя нельзя обижать.
Девочка секунду смотрела на меня, а потом начала хохотать, и хохотала так долго, что я сама рассмеялась.
– Я не священная! Мы же не божественные!
– Совсем не божественные? Самые обычные? – Тут я даже немного расстроилась.
– Совсем. Ну, может, папа чуть-чуть божественный.
– А ты знаешь какие-нибудь божественные секреты? Мне снятся страшные сны.
– Ты читаешь перед сном «Отче наш»?
– Нет.
– А ангела своего зовешь?
– У меня ангел есть?
– Конечно, есть! У всех есть ангел-хранитель. Твои родители ходят в церковь?
– Мама иногда.
Глаша на мгновение задумалась, а потом тихо предложила:
– Если ты завтра зайдешь за мной, я могу познакомить тебя с родителями. Тогда потом можно пойти вместе в церковь.
– И меня там научат, как звать ангела?
– Этому в воскресной школе учат. И молиться тоже. А чтобы страшно не было, можно под подушку что-нибудь положить. Яичко с Богородицей. Или молитвенник. У меня еще есть ангелок. Я могу отдать его тебе. Он будет тебя охранять.
– Давай!
На следующий день в условленное время я, страшно волнуясь, постучала в дверь Глашиной квартиры. Мне открыл отец Александр.
– III -
Я не знаю, сколько лет я ходила в церковь. То мне кажется, что флигель воскресной школы строился очень медленно и прошло несколько зим. То вдруг представляется, что вся история заняла не более года. Восстановить хронологию не могут и родители, хотя воспоминаний о тех днях сохранилось много и все помнят, как все началось и закончилось. Эту общую зыбкость памяти я могу объяснить только тем, что для всех тогда время шло по-другому, и не только потому, что кто-то был мал, а кто-то был молод: почему-то воспоминания о том десятилетии, первом десятилетии новой страны, у многих сопровождаются пространственно-временным искажением.
С Глашей мы очень подружились. Перед отцом Александром я трепетала и не решалась задавать ему вопросы, поэтому все выясняла у Глаши, которая, как могла, обучала меня истинной вере. Она объяснила мне, что от Бога ничего нельзя требовать – можно только смиренно просить, уповая на его милость, и что нельзя призывать его кары на голову бабушки и подружек, потому что у Господа своя справедливость и мой ум ее не вместит. Мое панибратское отношение к Богу она осудила, сказав, что с Богом нельзя дружить – можно только любить его и бояться, как любят и боятся отца.
– А я папу своего не боюсь, – сказала я.
Глаша очень удивилась.
– Он тебя не наказывает?
– Нет.
Меня очень смущало, что в семье отца Александра били детей. У меня дома это было не принято – правда, не вследствие какой-то особенной гуманистической позиции родителей, а скорее потому, что у них просто не было времени заниматься моей праведностью. Однако отец Александр казался мне очень добрым, и я никак не могла представить, чтобы он кого-нибудь бил и доводил до слез. Позже из рассказов Глаши я поняла, что бичом Господним у них в семье, как правило, выступала матушка Ирина – красивая полная женщина с белым круглым лицом. Она руководила церковным хором и пела так хорошо и чисто, словно на клиросе на нее сходила благодать. Правда, после служб благодать куда-то девалась – в миру матушка Ирина была женщиной неулыбчивой и, по моим воспоминаниям, не очень-то ласковой. Она замечательно умела солить огурцы, что, как я потом узнала, является отличительной чертой всех матушек.
Квартира «святой семьи» производила двойственное впечатление. С одной стороны, в ней было много красивых вещей – вазы, гардины, иконы в богатых окладах, старинные книги, подсвечники, резная тяжелая мебель темного дерева. С другой – было пыльно и грязно: когда в коридоре снимались сандалии, к ногам тут же прилипал всякий сор. При этом Наташу и Глашу, по их рассказам, все время заставляли убираться.
