— Скорее, поторопитесь! — крикнула ему Клара от двери.
Кровь застыла у него в жилах. Его рука, словно чужая, схватила завёрнутую в серое одеяло картину. Когда в ночи снова раздался голос Клары: «Скорее, торопитесь!», он узнал тот голос, который звучал во время приступов дурноты. Он задвинул картину подальше, захлопнул крышку багажника и медленно зашагал в лучах фар. Клара смотрела на него в ошеломлении, по её щекам текла дождевая вода. По его взгляду она понял очевидное и бросилась ему навстречу.
— Ты веришь, что можно любить так сильно, что даже смерть не сотрёт память? Веришь, что чувство способно нас пережить и вернуть к жизни? Веришь, что время может без конца соединять беззаветно любивших? Веришь ли ты во всё это, Клара?
— Я верю в то, что влюбилась в тебя, — ответила она, кладя голову ему на плечо.
Джонатан стиснул её в объятиях.
— Даже между светом и тенью… — прошептала она ему на ухо.
Их объятия были так искренни и крепки, как искренне только что родившееся чувство. Тополь наклонился под напором ветра, ставни на окнах дома по очереди распахнулись, и всё вокруг стало меняться. В окошке каморки улыбалась тень Владимира.
Кожаные переплёты книг, разбросанных по столу, вдруг стали из потрескавшихся гладкими. Натёртая воском лестница в доме засияла в лунных лучах, льющихся в высокие окна гостиной. Обои в спальне Клары на втором этаже обрели прежнюю яркую расцветку. Юбка скользнула по её ногам вниз, она прижалась к Джонатану всем телом. До самого рассвета они любили друг друга.
В комнату заглянул свет нового дня. Клара свернулась под одеялом, натянутым Джонатаном ей на плечи. Она повернулась к нему, но его место пустовало. Она потянулась, открыла глаза, резко села. В доме все снова было по-прежнему. Клара сбросила простыни и встала, нагая, в утреннем свете. Подойдя к окну, она посмотрела вниз. Джонатан помахал ей, она шарахнулась в сторону и завернулась в занавеску.
Джонатан, улыбаясь, вернулся на кухню. Клара спустилась туда, накинув халат. Он хлопотал перед газовой плитой, в кухне вкусно пахло поджаренным хлебом. Он плеснул ложечкой пену с горячего молока на кофе, припудрил её шоколадом и поставил горячую чашку перед Кларой.
— Капуччино без сахара!
Сонная Клара чуть не окунула в чашу нос. Сделав блаженный глоток, она робко спросила:
— Ты видел меня в окне?
— Какое там! — ответил Джонатан, сражавшийся с куском хлеба, застрявшим в тостере. — Да я и не позволил бы себе на тебя глазеть, ведь между нами ещё ничего не произошло.
— Не смешно… — пробормотала она.
Джонатану так хотелось взять её за плечи, что он на всякий случай сделал шаг назад.
— Знаю, что не смешно. Надо, в конце концов, разобраться, что с нами происходит.
— Может, у тебя есть адрес хорошего специалиста? Не хочется выглядеть пессимистом, но, боюсь, деревенский эскулап засадит нас обоих в психушку, как только мы опишем свои симптомы.
— Джонатан швырнул в раковину обугленный тост, обжёгший ему пальцы.
— Ты держишь руки за спиной. Твоего лица я не вижу, но ручаюсь, что ты щуришься. Что у тебя на уме? — спросила Клара.
— На одной лекции я встретил женщину, которая могла бы нам помочь…
— Что за женщина? — подозрительно спросила Клара.
— Профессор Иельского университета. Надо постараться её отыскать. В пятницу утром я отдам свой отчёт партнёрам «Кристиз» и вечером того же дня улечу.
— Ты должен вернуться в Соединённые Штаты?
Джонатан обернулся. Клара ни о чём больше не спрашивала. Ему предстояло самому разобраться в собственной жизни. Чтобы соединиться, им необходимо было сначала расстаться.
До полудня Джонатан находился в обществе «Молодой женщины в красном платье». Потом он уехал в Лондон и заперся в гостиничном номере, чтобы написать отчёт.
Клара приехала к нему под вечер. Когда он готовил для Питера электронное письмо, она со значением спросила, уверен ли он в правильности своих действий. Анализ пигментов не давал оснований для доказательного сравнения, даже старания всех лабораторий Лувра не привели к неоспоримым результатам. Но Джонатан, всю жизнь изучавший творчество Владимира Рацкина, опознал технику, к которой прибег художник, работая над этой картиной, его мазки и холст. Теперь ему хватало уверенности, чтобы пойти на риск. Даже в отсутствие формальных доказательств он рискнёт перед коллегами своей репутацией эксперта. В пятницу утром он вручит партнёрам Питера документ о подлинности «Молодой женщины в красном платье» за свой подписью. Глядя на Клару, он нажал клавишу — и письмо ушло по назначению. Не прошло и пяти секунд, как на дисплее компьютера у Питера и у всех директоров «Кристиз» замигал конвертик.
Вечером следующего дня Клара простилась с Джонатаном перед четвёртым терминалом аэропорта Хитроу. Он попросил не провожать его дальше. У обоих было тяжело на душе.
Машина Клары ехала по узкой дороге к загородному дому, лайнер в эти минуты чертил в небе белую полосу. Уже вечером с печатных станков в типографиях «Нью-Йорк тайме», «Бостон глоб» и «Фигаро» сойдут газетные страницы с таким сообщением:
«ПОДТВЕРЖДЕНА ПОДЛИННОСТЬ ПОСЛЕДНЕЙ КАРТИНЫ ВЕЛИКОГО РУССКОГО ХУДОЖНИКА
Нашлось главное полотно художника Владимира Рацкина, исчезнувшее более ста сорока лет назад. Картина, официально опознанная знаменитым экспертом Джонатаном Гарднером, должна стать украшением престижных торгов, устраиваемых аукционным домом «Кристиз» в Бостоне 21 июня. Молоток аукциониста будет в руках Питера Гвела».
Такая же заметка появится в отделе «Искусство» итальянской «Корьерре делла Сера», её воспроизведут на первых страницах три международных журнала искусства. Четыре европейских и два американских телевизионных канала решат послать на аукцион своих корреспондентов.
* * *
Джонатан прилетел в Бостон под вечер. Когда он включил свой мобильный телефон, «ящик» коротких сообщений оказался набит доверху. Такси привезло его в старый порт. Сев на террасе кафе, памятного ему и Питеру, он позвонил другу.
— Ты уверен, что хорошо подумал? Это не безрассудство? — спросил лучший друг.
Джонатан прижал телефон к уху.
— Питер, если бы только мог понять, что со мной творится!
— Не требуй от меня невозможного. Вникнуть в твои чувства — это ещё куда ни шло, но понять абракадабру, которую ты сейчас на меня вывалил, — нет уж, уволь! Даже слушать не желаю. Хочешь доставить мне удовольствие — никому об этом не рассказывай, особенно Анне. Если удастся избежать распространения этого бреда по всему городу, объявления тебя умалишённым и заточения в соответствующее заведение, будет славно, особенно, знаешь ли, за три недели до аукциона.
— Плевать мне на аукцион, Питер!
— Вот и я говорю: здорово тебя зацепило! Сделал бы рентген, что ли, вдруг у тебя аневризма сосуда в черепе? Чего доброго, лопнет!
