Мэри подошла к машине, открыла багажник, положила туда маленький чемоданчик, потом уселась за руль.
— Ты уезжаешь? — поинтересовался Томас.
— Съезжу на несколько дней к сестре в Лос-Анджелес. С вами остается папа.
Оставив машину на стоянке, Мэри направилась к дверям терминала. Здесь только что закончили ремонт, свежая краска влажно блестела. Ее самолет вылетал через три часа, посадка еще не начиналась. Она вошла в бар и уселась на табурет у стойки. Все взлетные полосы были у нее перед глазами. Говоривший с испанским акцентом бармен подал ей кофе с молоком. Сидя в тишине бара, она перебирала в голове картинки прошлого: первая случайная встреча в зале кинотеатра, неожиданность первых слов, произнесенных на улице, пьянящее волнение, которое не покидало ее и после того, как, обменявшись телефонами, каждый из них вновь зажил своей жизнью. Ожидание, пробуждающее надежды, мелочи, напоминающие о человеке, которого совсем не знаешь, телефонный звонок, превративший день в праздник, и опять молчание, и мысли, мысли, мысли, которые гонишь прочь… Взгляд в толпе на Таймс-сквер в канун Нового года, дверь дома, выходящая на пустынную улочку Сохо, холод раннего утра и снова ожидание. Зарождающаяся близость, вечера, заканчивающиеся ужином в «Фанелли», старая деревянная лестница, каждая ступенька которой казалась выше предыдущей после того, как Филипп исчезал за поворотом, часы, проведенные за разглядыванием телефона. И среди этого длинного шлейфа воспоминаний память обо всем, что случилось в первый раз: букет алых роз, позабытый на коврике перед дверью, стыдливость объятий и неловкие жесты, хрупкая ночь, когда то и дело просыпаешься из страха помешать другому, когда не знаешь, куда себя деть и куда пристроить руку.
И внезапная догадка, что возникшая привязанность займет слишком много места в ее жизни, повлекшая за собою первые страхи, что утром он уйдет и больше не позвонит, что любовь — это зависимость, даже для самых непокорных… Мгновения, помогающие почувствовать себя семейной парой: совместные завтраки, проведенные вместе выходные, воскресные вечера или просто вечер, когда он остался с тобой, изменив своей привычке жить в одиночестве, болтовня, мечты, проекты, которыми делишься, следя за глазами другого, чутко реагируя на улыбку или молчание. Жизнь вдвоем, которая становится долгожданной свободой. Мэри вспомнила, как Филипп стоял перед ней в церкви в парадном смокинге, отвечавшем требованию торжественности момента. Почему они не поженились в обычной одежде, как пообещали друг другу? В той одежде, которая была на них, когда он привез ее в Монтклер, чтобы показать дом, в котором они теперь живут? Дом, в ванной комнате которого полоска бумаги, определенным образом изменив цвет, изменила и их жизнь. Запах краски и полуденный свет в будущей детской, где вскоре поселится младенец, уже растущий у нее в животе. Слепой взгляд Филиппа, погруженного в воспоминания, и любовь, которую она ему дарила, чтобы вернуть к себе. Мэри вздрогнула, когда ее вернул к действительности бармен.
— Еще кофе, мадам? Простите, я не хотел вас напугать.
— Нет, спасибо, — ответила она. — Мне пора.
Расплатившись, она вышла из бара. Возле касс увидела телефонные кабины, сунула монетку в автомат и набрала номер. Филипп сразу снял трубку.
— Ты где?
— В аэропорту.
— Во сколько твой самолет?
Голос его был грустным и ласковым. Мэри помолчала, прежде чем ответить:
— Не хочешь сегодня поужинать? Вызови няню и закажи нам столик в «Фанелли», я заменю неделю на солнышке одним днем шоппинга. Надень джинсы и синий свитер с круглым воротом. В нем ты выглядишь особенно сексуальным. Я буду ждать тебя в восемь часов на углу Мерсер и Принс.
Она положила трубку и, улыбаясь, зашагала к стоянке.
Этот день она посвятила себе. Парикмахерская, маникюр, педикюр, маски для лица и все прочее. Прежде чем сдать в кассу билет на самолет, она внимательно посмотрела на проставленную в нем сумму, пообещав себе, что не будет ее превышать. Она купила себе пальто, юбку, хлопчатобумажную кофту и свитерок Томасу.
В ресторане «Фанелли» она выбрала столик в первом зале. За ужином Филипп не скупился на знаки внимания. Потом под ледяным ветром они прогулялись по улочкам их бывшего квартала, по привычке дойдя до дома, в котором прежде жили. На крыльце Филипп обнял ее и поцеловал.
— Пора домой, — сказала она. — Уже поздно, надо отпустить няньку.
— Я оплатил всю ночь, и завтра она отведет детей в школу, а тебя я отведу в отель, где заказал нам номер.
Лежа на смятых простынях, прежде чем погрузиться в сон, Мэри всем телом прижалась к Филиппу и обняла его обеими руками.
— Я рада, что не поехала в Лос-Анджелес.
— Я тоже рад, — ответил он. — Мэри, я услышал то, что ты мне вчера сказала, и тоже хочу тебя кое о чем попросить. Я хочу, чтобы ты постаралась наладить отношения с Лизой.
* * *
Прошло полтора года, и Мэри продолжала стараться. Филипп по утрам отвозил детей в школу, Мэри забирала их после занятий. Томас не расставался со старшей сестрой, к которой очень привязался. Каждую среду он отправлялся после обеда в библиотеку Монтклера и отыскивал там для Лизы все, что касалось Гондураса. Делал фотокопии газетных статей, а она вклеивала их себе в альбом, перемежая своими рисунками то углем, то черным карандашом. Лиза ходила с Томасом на бейсбол, сидела на перилах и, когда Томас бил по мячу, вопила на весь стадион, поддерживая его. В августе они вместе ездили в спортивный лагерь. А Филипп с Мэри сняли маленькую виллу в Хэмптоне, у самой воды. На зимние каникулы дети отправились учиться кататься на лыжах, а взрослые прожили неделю вдвоем в шале на берегу замерзшего озера в Адирондаке. Семья по-прежнему делилась на пары, но пары изменились: с одной стороны родители, с другой — дети. Изменилась и Лиза. Девочка день за днем превращалась в девушку.
* * *
В январе 1993 года Лиза отпраздновала очередной день рождения: ей исполнилось четырнадцать лет, и в гости к ней пришли восемь подружек. Ее кожа становилась все более смуглой, а в глазах все ярче разгорался огонек непокорства. Мэри порой даже беспокоила расцветающая красота Лизы, особенно когда они шли вдвоем по улице. Взгляды прохожих напоминали Мэри, что время не стоит на месте, и она ощущала нечто вроде зависти, хотя ни за что бы в этом не призналась. Дерзость и выходки Лизы частенько служили поводом для ссор. Лиза тогда запиралась у себя в комнате, в которую допускался только брат, и погружалась в свой секретный дневник, который прятала под матрасом. Она не особенно утруждала себя учебой, делая ровно столько, чтобы оставаться в середнячках. К удивлению Филиппа, она не покупала себе ни пластинок, ни комиксов, ни косметики и никогда не ходила в кино. Все деньги, которые ей давали на карманные расходы, она складывала в синего плюшевого зайца, служившего копилкой благодаря молнии на спине. Казалось, Лиза никогда не скучала, даже если сидела часами, уставившись в никуда. Она жила в своем собственном мире, лишь изредка выходя из него к тем, кто ее окружал. Чем больше проходило дней, тем дальше отдалялась ее планета.
