А ей было интересно все. Она так увлеклась идеей помочь Вику в осуществлении его мечты, что сама выразила желание стать ювелиром, имея смутное представление об этой профессии. При слове «ювелир» перед ней возникала картинка: освещенный лампой, сидящий за рабочим столом лысоватый дядечка-еврей в нарукавниках, разглядывающий золотой слиток. Этот образ был впечатан в ее сознание фильмами, потому что настоящих, реальных, живых ювелиров она (кроме Вика, конечно, который вообще не вписывался в эту картинку) не видела.
— Тебе не нужно это, — сказал Вик, беря ее руки в свои и легко дуя на них, словно остужая. — Ты ничего об этом не знаешь, как и многие из тех, кто считает ремесло ювелира легким. На твоих нежных пальчиках после вальцов и штихелей останутся порезы, а твое ангельское личико станет такого же цвета, как и полировальная паста. Очень трудно представить, как ты будешь лить опоки или вязать бисмарки. А твои ногти… Они будут просто сточены!
— Но почему? Какую страшную и неприглядную картину ты нарисовал! Ты хочешь сказать, что все ювелиры ходят с забинтованными пальцами и сквозь бинты проступает кровь?
— Нет, конечно. Со временем пальцы начинают грубеть, на них появляется толстая, жесткая кожа, вот смотри, — и он показал ей свои пальцы, в определенных местах, называемых у музыкантов «подушечками», потемневшие и действительно грубые и шероховатые на ощупь.
— Правда… Как у гитаристов?
— Почти. Ты пойми, я не шучу, стоит тебе только начать работать напильником или шкуркой, как сточишь пальцы до крови! Нет, моя дорогая Зоя, ты просто придумывай дизайн будущих украшений, а я, при условии, что Родионов поможет мне с камнями и металлом, буду делать основную работу. Тем более что оборудование у меня есть, да и опыт немалый.
— А сам ты где учился?
— Я же родом из Одессы, там жил один ювелир, Иза Ромих, просто бог! Так вот, меня моя бабка отправила к нему научиться всему, понимала, что в будущем это может стать моим хлебом. Так я стал его подмастерьем и действительно многому научился. Но поначалу работал как раб, по сто заготовок в день шлифовал и, как ты сейчас пошутила, перед тем, как выйти из мастерской, забинтовывал смазанные специальной заживляющей мазью пальцы. Он был скромным, тихим, влюбленным в свою жену до беспамятства. Говорят, что это она, его помощница, как-то раз, когда наблюдала за его работой, посоветовала ему применить новый способ огранки. И когда Ромих его освоил и понял, насколько это быстрее и качественнее, принял участие в каком-то конкурсе ювелиров и выиграл его. Но, как он мне потом рассказывал, его изобретение просто присвоили себе, то есть огранку эту пустили в производство, и все! И что если бы Ромих жил за границей, то давно стал бы миллионером… Вот такие дела.
Потом, когда он умер и я приехал в Москву, молодой, уверенный в себе, с наполеоновскими планами, и сунулся в одну мастерскую, меня как-то сразу же поставили на место… Оказалось, что мне нужно еще учиться и учиться. Я поступил в ювелирную школу, закончил ее и там же познакомился с человеком, который, в свою очередь, свел меня с одним мастером-греком. Какие он вещи творил!!! Говорят, что эскизы будущих серег и ожерелий ему снились во сне и что будто бы у него под подушкой всегда были бумага и карандаш, чтобы, проснувшись, он успел, пока не забыл, все зарисовать. Но на него я тоже работал как проклятый и почти ничего не получал. Зато я жил при его мастерской, и он кормил меня. Честно говоря, меня до сих пор воротит от брынзы, к которой я так и не сумел привыкнуть. Зато научился разбираться в вине. Ну вот, потом грек этот умер и завещал мне свое оборудование. Печь, гвалтовочное оборудование, оптику, свои титановые пинцеты, которые, как мне казалось, долго еще хранили тепло его пальцев, и многое другое…
Слава богу, что его родственники, которые слетелись сразу после его смерти, чтобы делить наследство, ни слова мне не сказали, когда нотариус прочел завещание, они остались довольны тем, что старик не успел отписать мне хотя бы одну из своих квартир.
— Скажи, ты предлагаешь мне работать вместе с тобой из жалости? — она спросила его прямо в лоб. — То есть ты будешь работать, а я — получать деньги за какие-то там рисуночки, так? Никогда не поверю, что ты, ювелир, у которого и до меня были заказы и удачные продажи, не в состоянии сам сделать эскизы к своим будущим работам.
— Да, ты права, конечно же, я все умею. Да только у каждого художника свой стиль. И мои заказчики, особенно женщины, а их большинство, как ты понимаешь, предпочитают изделия более изящные, с растительными орнаментами, а не сплошную геометрию, как у меня… Да, ты права, то, что ты мне рисовала до этих пор, на самом деле лишь идеи, рисунки деталей, листочки, цветочки и божьи коровки, но мне от тебя нужно будет что-то совсем другое.
— Что? Наверное, рисунок, эскиз всего украшения с размерами, схемами, я правильно понимаю?
— Да, ты все правильно понимаешь. Но и это еще не все. Мне бы хотелось, чтобы ты получила, как бы это выразиться, базовое образование. Ведь наши профессиональные дизайнеры-ювелиры учились в Строгановке или училище Фаберже…
Так Зоя узнала о существовании колледжа декоративно-прикладного искусства имени Карла Фаберже и загорелась желанием учиться там.
— Я знал, что ты захочешь учиться, — сказал Вик. — Знал. Танцы — это, конечно, хорошо и красиво, но, сама понимаешь, каким боком они к тебе повернулись. Ты девушка красивая, и эта красота чуть не погубила тебя.
Конечно, он говорил высокопарными фразами, и Зое было не очень-то приятно все это выслушивать, но разве не он своими разговорами и убеждениями дал ей понять, что помимо танцев или разных наук и направлений в образовании, о которых твердили ей ее родственники, существует кое-что еще, что близко ее творческой натуре? И пусть она не художник и редко когда держала в руках кисть, а все больше карандаш, быть может, какой-то талант художника у нее все-таки есть? И раскрыть его ей помогут преподаватели училища Фаберже.
Один год и десять месяцев учебы в училище — и ты получаешь профессию «ювелир». И Зоя с Виком отправились на улицу Шипиловскую — все узнать и начать подготовку к поступлению.
— Петр, я хочу заняться живописью, — заявила Зоя как-то раз Захарову за ужином. Она нервничала, потому что не знала, как отнесется к ее идее человек, о котором она, несмотря на то, что практически жила с ним под одной крышей, не знала ровным счетом ничего.
— Так займись! — улыбнулся он, отправляя в рот кусок рыбы. — В чем проблема? Тебе нужны краски? Возьми водителя и отправляйся по магазинам, найдешь, где продают всю эту байду…
— Ты не понял, я хочу учиться в училище…
Она не собиралась раскрывать ему все свои планы и решила ограничиться словом «живопись», не касаясь ювелирной темы, поэтому, даже произнося слово «училище», не сказала «имени Фаберже», чтобы не дать ему возможность каким-то образом связать ее желание учиться рисовать с ювелирным искусством.
Она догадывалась, что в случае согласия, если он не будет против того, чтобы она училась, за ней все равно будут присматривать, следить.
