— Секрет… — задумчиво повторил Старыгин последнее слово. — О каком секрете поет этот малыш?
— К сожалению, этого я не знаю! — Гвадичелли с сожалением развел руками. — Бабушка пела мне только первый куплет этой песенки, и ее продолжения я не знаю. Так что секрет маленького ломбардца так и остался для меня секретом. На всю жизнь. И это придает песенке какое-то особое, таинственное очарование.
— Что ж, большое вам спасибо! — проговорил Старыгин, почувствовав, что хозяину кабинета не терпится вернуться к своей работе. Он его очень понимал — он и сам любил свою работу и неохотно отвлекался от нее на пустые разговоры.
— Рад был познакомиться с вами, доктор Старигин! — сказал на прощание смотритель музея, проводив Дмитрия Алексеевича до дверей музея.
Выйдя на улицу, Старыгин сел за столик уличного кафе и заказал чашку кофе по-венски. Затем он достал телефон, вызвал на экран снимок рисунка на цитре и задумался.
Если он не ошибся, картина в подземелье привела его в музыкальный музей, к уникальному старинному инструменту. Но какую тайну скрывает этот инструмент?
Единственное изображение на нем отсылает к средневековой детской песенке…
Старыгин записал слова песенки на бумажной салфетке, пока они еще были свежи в его памяти:
Мы ходим по селам и деревням
Уж много лет, уж много лет.
Подайте грошик, люди, нам,
И мы откроем вам секрет…
В этой песенке прямо говорится о каком-то секрете — но о каком? Как его разгадать?
Дмитрий Алексеевич перевел взгляд с текста песенки на рисунок с нотами.
Может быть, эти старинные значки — шифр, который можно прочесть?
Но невмы ничего ему не говорили. Если в них был скрыт какой-то секрет — они надежно хранили его.
Тогда, возможно, все дело в самой песенке, в ее тексте?
Старыгин так и этак записывал текст, он выписал первые буквы каждого слова, потом последние, попытался переставить буквы — но ни в каком варианте не было смысла.
Неужели это тупик?
От этих мыслей его отвлекла случайная уличная сценка, очень типичная для Венеции.
К уличному кафе подошел старик в потертом пиджаке, с длинными седыми волосами, рассыпавшимися по плечам. Достав из сумки странную глиняную дудочку, он поднес ее к губам и заиграл, перебирая пальцами по круглым отверстиям.
Один из официантов прикрикнул на него:
— Проваливай, попрошайка! Тебе здесь ничего не обломится!
Старик перестал играть, но не ушел. Он обрушился на официанта с истинно итальянским темпераментом:
— Я не попрошайка! Я честный человек! Я музыкант! Спроси кого хочешь — всякий знает Пьетро Ломбардского! Я хочу честно заработать на кусок хлеба!
— Вот и иди работать! В порту или на оптовых складах всегда нужны грузчики!
— Я не грузчик! Я слишком стар для тяжелой работы! И вообще, я свободный художник! Я последний, кто владеет древним искусством игры на окарине! Сейчас никто не умеет играть на окарине! Не станет меня — не станет настоящей старинной музыки!
— Проваливай, проваливай, свободный художник, пока я не позвал карабинеров!
Старик запустил какое-то цветистое ругательство, спрятал свой инструмент в сумку и побрел прочь.
У Старыгина возникла идея — может быть, не самая лучшая, но ничего другого в его голову все равно не приходило. Он вскочил, бросил на стол деньги и пошел вслед за уличным музыкантом.
Догнав его, он окликнул старика:
— Синьор, мне очень понравилась ваша музыка. Могу я угостить вас обедом?
— Можешь, бамбино! — Старик взглянул на Старыгина с высокомерием настоящего итальянского босяка. — Это свободная страна! Только имей в виду — Пьетро Ломбардский не ест этой новомодной американской еды — гамбургеров и хот-догов! Я ем только настоящую итальянскую еду — хорошую пасту, лазанью, ризотто…
— Думаю, что-что, а настоящую итальянскую еду можно найти в Венеции.
— Не так-то просто, бамбино! — скривился старик. — В наше время люди разучились готовить! Люди разучились работать, люди разучились любить, люди разучились играть на настоящих музыкальных инструментах… когда меня не станет, кто сможет сыграть на окарине?
— Смотрите-ка, кажется, здесь подают домашнюю пасту! — проговорил Старыгин, увидев маленький ресторанчик, в окне которого была выставлена старинная машинка для приготовления пасты.
— Ну, что ж, попробуем, попробуем…
Старыгин со старым музыкантом заняли столик перед входом в ресторан. К ним тут же подлетел молоденький официант.
— Вы сами готовите пасту? — строго осведомился у него старик.
— Само собой! — заверил его официант, кажется, обиженный таким вопросом.
— Вы подаете только свежую сегодняшнюю пасту?
— Ну, разумеется!
— Допустим, бамбино, допустим! Тогда подай нам хорошие домашние тальятелли с грибами, козьим сыром и прошутто! И вели повару добавить каперсов и не жалеть сыра — скажи, что это не для каких-нибудь туристов, а для понимающих людей! И еще — принеси нам два стакана домашнего красного вина!
Официант пошел было выполнять заказ, но старик остановил его:
— Нет, бамбино, неси сразу целый графин — чтобы не пришлось гонять тебя несколько раз! Главное, бамбино, правильно сделать заказ! — поучительно проговорил старый музыкант, проводив официанта взглядом. — Видишь, как он помчался? Как наскипидаренный! Нет, сейчас никто не умеет работать! Сейчас никто не умеет по-настоящему петь! А как пели раньше у нас в Ломбардии!
Старик прочистил горло и выдал руладу.
Американская туристка за соседним столиком, мать хорошенькой девочки лет пяти, недовольно покосилась на него. Старик жестом извинился и замолчал.
— А вы умеете читать старинные нотные знаки? — спросил Старыгин, решив приступить к делу и открыв на экране своего телефона снимок, сделанный в музее музыкальных инструментов. — Их еще называют невмами?
— Невмы? Первый раз слышу! У нас, в Ломбардии, музыку записывали по-старому — крючками!
— Жаль… — Старыгин решил, что впустую потратил время, и уже собирался убрать телефон, но старик задержал его руку:
— Постой-ка… что это у тебя? Надо же, я знаю эту песенку… и мелодия тут записана по-старому — крючками…
— Так вы вот эти самые значки называете крючками! — оживился Старыгин.
— Ну да, это и есть крючки… не только я — все в Ломбардии так их называют… — Старик вполголоса напел мелодию и поморщился. — Да что же это? Тут все переврано! Какой идиот записал эту мелодию? На самом деле она звучит совсем не так!
— Не так?
