Здесь, в подземелье, ей некуда будет деваться, здесь их никто не услышит, здесь некуда торопиться.
— Анджела! — крикнул Старыгин еще раз.
И тут боковым зрением он заметил какое-то неуловимое движение справа от себя… в его голове словно взорвалась граната, и Дмитрий потерял сознание.
Прошло три или четыре дня после первого визита мастера Якопо во дворец графа Фоскари, когда его снова туда пригласили.
На этот раз за ним прислали графскую гондолу с лодочником и слугой. Слуга, парень лет двадцати в камзоле графских цветов, был не столь высокомерен, как тот, что встречал живописца во дворце. Он весьма почтительно передал мастеру приглашение и всю дорогу развлекал его разговорами. Впрочем, разговоры были пустые — молодчик похвалялся богатством и влиятельностью своего господина.
Мастер Якопо подумал, что некоторые холопы так гордятся положением своих господ, как будто имеют к нему какое-то отношение, и похваляются господским богатством как своим собственным.
Хвастун же не унимался, теперь он уверял мастера, что в ближайшем будущем его хозяин станет еще важнее.
Дабы осадить хвастуна, мастер Якопо спросил, с чего тот это взял.
Графский слуга придал своему лицу вид важный и таинственный, оглянулся на лодочника и проговорил вполголоса:
— Еще бы мне не знать! К моему господину что ни день приходят самые наиважнейшие господа в городе, все как есть первые партиции…
— Ты небось хотел сказать — патриции?
— То и сказал, что хотел! — отмахнулся болтун. — А то и сам господин дож, его светлейшая светлость, захаживает…
Мастер Якопо вспомнил сцену, которую видел прошлый раз во дворце Фоскари, сцену, которая напомнила ему Тайную вечерю, и подумал, что в словах разговорчивого слуги, пожалуй, есть доля правды.
Тем временем гондола подплыла к дворцу графа.
На сей раз они пристали возле заднего входа. Болтливый слуга проводил мастера Якопо в знакомую уже библиотеку и сказал, что граф вскоре придет туда для важного разговора.
Слуга удалился с самым важным видом. Живописец остался один, и какая-то сила повлекла его в дальний угол библиотеки — к тому самому месту, где, как он знал, находился глазок, через который можно было видеть личный кабинет графа.
Впрочем, он понимал, что это за сила: самое что ни на есть обычное любопытство, прискорбная слабость, присущая большинству людей.
Сняв с полки толстый том «Античных редкостей», мастер Якопо заглянул в соседнюю комнату.
В этой уже знакомой ему комнате находились два человека: сам господин граф Фоскари и мужчина лет сорока с красивым властным лицом, которое немного портил шрам на левой щеке.
Мастер Якопо вспомнил, что уже видел этого господина во время своего первого визита в Ка Фоскари. Тогда он сидел во главе стола — там, где находился Иисус на Тайной вечере.
Двое о чем-то говорили, но слов их живописец, как и прежде, не слышал.
Любопытство его разыгралось пуще прежнего.
Мастер Якопо вспомнил одну хитрость, о которой слышал от учеников. Он взял со стола пустой бокал, приставил его ножкой к стене, открытую же часть приложил к уху.
И правда, теперь он слышал каждое слово в соседней комнате, как будто каким-то волшебством перенесся туда.
— Если все готово, ваше высочество, — говорил Фоскари своему собеседнику, — нам осталось только назначить день своего выступления…
Если граф Фоскари с таким почтением обращается к своему собеседнику, если он называет его «ваше высочество», кто же он такой? Не иначе как сам дож!
Мастер Якопо не видел прежде главу Светлейшей республики — он мало интересовался городской жизнью, большую часть времени проводя в своей мастерской… но выходит, тот болтливый слуга говорил чистую правду?
— Только назначить день выступления! — повторил граф Фоскари.
— И заплатить отряду наемников, чтобы они разделались со сбирами! — добавил его собеседник. — Вы помните, сколько они запросили — сорок тысяч золотых дукатов.
— Совершенно верно, ваше высочество, — ответил граф.
— Вы обещали, что деньги будут…
— И я сдержал свое слово! — Граф Фоскари подошел к камину, нажал на фрагмент облицовки, и часть каминной полки выдвинулась наружу, открыв тайное углубление. Граф достал из этого углубления небольшую шкатулку и протянул ее человеку со шрамом.
Тот взвесил шкатулку на руке и удивленно проговорил:
— Разве здесь могут поместиться сорок тысяч дукатов? Шкатулка слишком мала для такой значительной суммы! Для нее скорее подошел бы сундук!
— Вы правы, ваше высочество! В этой шкатулке не сорок тысяч дукатов — в ней куда больше!
— Как такое может быть?
— Загляните в нее, ваше высочество!
Человек со шрамом — а мастер Якопо более не сомневался, что это не кто иной, как дож Винченцо Беллини, — открыл шкатулку, и на лице его проявилось удивление, уступившее место восторгу.
Он бережно, двумя пальцами достал из шкатулки нечто…
Мастер Якопо не поверил своим глазам!
В руках дожа находился сгусток солнечного света, наполнивший своим волшебным сиянием все полутемное помещение, где беседовали два патриция.
— Что это? — проговорил дож непривычно смущенным, взволнованным голосом.
— Это — самый большой алмаз, который когда-либо привозили в Светлейшую республику! — ответил ему граф Фоскари, несомненно, довольный произведенным эффектом. — Я и другие участники нашего кружка вложили свои деньги в торговую операцию. Доверенный человек отправился на нашем корабле в Индию и купил этот камень у магараджи Раджастана. Камень благополучно доставлен в Венецию. Я договорился с богатыми еврейскими купцами, они купят этот камень за шестьдесят тысяч дукатов. Так что вы можете не сомневаться — деньги для наемников есть.
— Это добрая весть! — Дож положил алмаз в шкатулку, шкатулку же поставил на стол. — Можете собирать наших сторонников… теперь мы готовы к выступлению.
— Постойте, ваше высочество… — Граф Фоскари к чему-то прислушался. — Подождите меня здесь, я скоро вернусь, только узнаю, что там за шум.
Теперь и мастер Якопо услышал, что по дворцу разносятся шаги множества людей.
Старыгин пришел в себя от холода.
Он пошевелился и застонал, потом попытался осознать себя.
Он лежал на чем-то холодном и твердом. Вокруг него была полная, непроницаемая темнота. Не было никакой разницы — открыть глаза или закрыть.
