— Был след татуировки над большим пальцем. Петровцев рассказывал, что в детстве по глупости выколол латинскую букву «вэ». Начальную в слове «виктори». Как знак будущих жизненных побед. Потом «искоренил». Но шрамик, похожий на римскую пятерку остался.
— Дядечка Костичка, спа-си-бо!..
Я сунула Стаканчику телефон и радостно дышала три секунды.
Есть такой способ: поиски точки на карте с помощью двух пеленгов. Мы с Пашкой читали про это в книге «Фрегат „Виола“». Проводишь две линии в указанных направлениях, и в точке их пересечения — место нахождения судна. А здесь даже не две, больше: Бобруйск, Сера-фим, латинская буква V!.. (Или русская Л — как повернешь!)
— Народ, слушайте…
Горячим шепотом я коротко рассказала историю мальчика Ливчика. И как он потом вытравил татуировку, будто прежнюю фамилию…
Выслушали молча. С интересом. Но почти сразу Лоська сказал:
— Ну, пусть это он. А нам-то что?
— А вот что… У него взрослая совесть под бронежилетом. А если колупнуть детскую? Может, он еще не все забыл? Если написать: «Ливчик, не делай этого! Ты когда-то был как мы!»
— Идея — блеск, — сразу похвалил меня Пашка. — Только много слов…
— А если просто: «Ливчик, не делай этого!» — азартно предложил Стаканчик. — Он вспомнит и поймет…
— Может, правда… — шепнула Люка.
Но мне хотелось каких-то более точных слов. Чтобы в «десятку». Я так и сказала. Все притихли — то ли думали, то ли молча сердились на меня: чего, мол ей еще надо?
И вдруг наш тихий Томчик спросил:
— Женя, он ведь был футболист, да?
— Да, Томчик…
— И его все любили, да? Значит, он всегда по правилам играл, без обмана?
— Наверно, так…
— Давайте напишем: «Ливчик! Играть надо честно!»
Все опять помолчали, подышали тихонько. Люка наконец сказала:
— А что? Устами младенца…
Томчик наконец обиделся:
— Сама ты младенец. Надоело…
— Томичек! Я же любя! Ты классно придумал!..
Мы тоже, шепча наперебой, утешили и расхвалили Томчика. Потому что всем показалось: слова «самые те».
Лоська забрался на Пашку. Зашатался. Я и Люка ухватили его за ноги. Томчик и Стаканчик с фонариками отошли назад, чтобы лучи шире охватывали стену. Мы прислушались. Тихо, тихо было в старом дворце.
— Лось, давай сперва посредине, — шепнул Пашка. — А вторую строку с левого края…
Струя краски ударила с неожиданно громким шипением. И так упруго! Лоська даже качнулся назад. Отчаянно запахло ацетоном. По стене потянулась белая пузырящаяся полоса. Вверх, потом вниз. Превратилась в остроугольную букву «Л» метровой высоты. Затем появилась буква «и»… И вот на бежевом фоне засветилось слово:
— Ох, елки-палки, Лось… — досадливо выдохнул Пашка. Да и сам Лоська тоже сказал:
— Ох… надо же «вэ»…
— А говорил, «пишу без ошибок»… — не сдержала ехидства Лючка.
— При чем здесь ошибки? — шепотом возмутился Стаканчик. — Просто это другое слово… Лоська, зачеркни «эф» и сверху напиши «вэ». Так будет даже лучше. Он сразу проймет, что мы знаем всё …
«А ведь правда!» — подумала я. И другие, кажется подумали то же.
Лоська аккуратно исправил ошибку.
Потом Пашка и мы медленно передвигались вдоль стены, а Лоська выводил слово за словом. С шипеньем поставил под последним восклицательным знаком точку.
Полюбовались.
Надпись шла в трех метрах от пола и длиной тоже была метра три.
в
Лифчик!
Играть надо честно!
— Отбой парусному авралу, — с удовольствием скомандовал Пашка. Включаем машины и тихий назад…
— Жаль, что красной краски нет, — шепнул Стаканчик.
— Зачем она? И так хорошо, — сказала Люка.
— Можно было бы нарисовать красные отпечатки ладоней. Чтобы он вспомнил мальчишку, который его спас…
Я подумала, что это было бы здорово. Вот уж действительно в самую точку!
— А может, синей? — робко спросила Люка.
— Хы… — сказал Лоська.
Пашка почесал снятыми очками за ухом и хмуро заявил, что краска здесь вообще не годится.
— Такое должно быть настоящим…
Он сбросил на пол куртку, стремительно вздернул выше локтя широкий рукав свитера. Забелел бинт.
Я сразу поняла:
— Пашка не надо… Не вздумай!
Но он уже раскрутил марлевую ленту, вывернул локоть, глянул.
— Томчик, дай фонарик. А ты, Ник, посвети…
Стаканчик, видимо, еще не понял. Молча посветил. Пашка остроугольным фонариком Томчика, ударил по запекшейся ссадине. Короста сорвалась, из-под нее побежало.
— Ай! — сказала Люка.
Пашка подставил под крупные капли правую ладонь. Потом будто умывая руки, размазал кровь по обеим ладоням. Быстро шагнул, подпрыгнул и хлопнул по стене.
Отпечатки получились четкие. По сравнению с буквами они были маленькими, но сразу было видно — ладони. От пола — метрах в двух. Конечно, кровь скоро высохнет и уже не будет ярко-красной, но кто увидит, сразу поймет — что это такое…
Люка и я шепотом ругали Пашку «ненормальным» и «самоубийцей». Томчик тихонько икал. А Стаканчик деловито заматывал Пашкин локоть свежим, вынутым из кармана «лифчика» бинтом. Пашка терпеливо дождался конца процедуры, сказал «спасибо» и опустил рукав. Шепнул снова:
— Назад помалу…
4
Да, мы, кажется, всё сделали, как надо… Даже лучше, чем надо! И мы все пятеро оказались нужны в этом деле! Пашка — он был командир и проводник. Лючка и я… без нас не узнали бы о детстве Ливчика. Стаканчик обеспечил нашу группу всем необходимым. Лоська сделал надпись. Томчик нашел нужные слова. Кроме того, при нем, при Томчике, было стыдно бояться… Все было правильно! Да здравствует наше корабельное братство!
И все же меня грызло беспокойство. Смутное такое, без четких мыслей и слов. Оно появилось, когда Пашка отпечатал на стене окровавленные ладони. Словно мы перешли границу чего-то дозволенного… Какую границу? Чего — дозволенного? Я не знала. Впрочем, тревога скоро растаяла…
Мы торопливо обулись в комнатке за сценой. Хотели помочь Томчику, но он бормотнул: «Сам…» Обратный путь показался проще. Во-первых, вниз по лестнице — это не вверх. Во-вторых, все уже было знакомо. А главное — мы сделали то, что хотели! Принято говорить в таких случаях, что «у нас выросли крылья». Ну, крылья не крылья, а настроение было прыгучее. Будто не сапоги и ботинки на ногах, а летние сандалетки…
