Я общался с партийцами, стал чаще пить пиво со штурмовиками, ходил на митинги. В конце концов руководство Berliner Tageblatt, крайне отрицательно относившееся к национал-социализму, поставило мне ультиматум: либо я оставляю свои взгляды, либо меня увольняют.
В 1930 году я уволился из газеты и вступил в НСДАП.
★ ★ ★
Ж/д станция Калинова Яма, 17 июня 1941 года
— Поговорить начистоту?
Поезд постепенно замедлял ход, подъезжая к станции; проводник, расстегнув синий китель, уселся на койку напротив Гельмута и неотрывно смотрел на него. Сейчас Гельмут разглядел, что ему было около пятидесяти, из-под фуражки выбивались поседевшие волосы, а скривившиеся в добродушном прищуре морщины вокруг глаз смутно напоминали о ком-то знакомом и очень далеком. Кажется, раньше он выглядел по-другому, но какая уже разница?
— Да, — ответил проводник. — Если честно, мне ужасно надоело каждый раз будить вас на этой станции.
Гельмут сел на край скамьи, посмотрел в окно, за которым неторопливо проплывали густые кроны деревьев, залитые солнцем луга, пузатые облака, низко нависшие над горизонтом.
— И сколько раз вы уже будили меня?
— Думаете, я считал? — вздохнул проводник. — Больше, чем вы думаете, это уж точно.
— Я вообще, — Гельмут замялся. — Я вообще долго, ну…
— Спите? — участливо предположил проводник.
— Да.
— Тут уж я не знаю. Может быть, прошло полчаса, а может, часов пять. Может, вообще сутки? Время, знаете ли, штука относительная. Особенно здесь.
Гельмут тяжело вздохнул и уставился на стакан с чаем.
— Как мне выбраться отсюда? — спросил он после недолгого молчания.
— Вы сами все знаете? Забыли? Вам надо найти Спящий дом. Правда, я не уверен, что это обязательно должно помочь, но другого выхода нет.
— Да, да, Спящий дом, болотное сердце… — Гельмут начал смутно припоминать происходившее ранее, но больше на ум ничего не приходило — только два этих понятия.
— И при этом вам надо каким-то образом не попасть в руки тех, кто охотится за вами, — продолжил проводник. — Тут уж все зависит от вас. Вы сами даже не представляете, на что способны.
— И на что же я способен? — криво усмехнулся Гельмут.
— О, вы можете делать здесь все, что захотите. Вы здесь царь и бог. Конечно, за вами охотятся, вас пугают, обманывают и предают, но что поделать — даже у царей и богов всегда были враги, если помните древние мифы.
— А друзья?
Проводник нахмурился.
— Зарубите себе на носу: друзей у вас здесь нет и быть не может. Я не причиню вам зла исключительно по той причине, что я проводник и это моя работа. Всех остальных следует рассматривать как потенциальных врагов. Вы разведчик, вы знаете, как это.
— А связной? Юрьев?
— Особенно связной. Тот еще тип, разве не замечаете? Он предаст вас. Возможно, уже предал.
Гельмут молчал и смотрел в окно.
— Впрочем, еще есть старик, — продолжил проводник.
— Какой старик?
— Господи, вы что, опять забыли?
— Да, — признался Гельмут.
Проводник покачал головой.
— Плохо, очень плохо. Вы очень мало запоминаете. Когда вы снова увидите старика, вы вспомните его, но все же… Он тоже может помогать вам. И уже помог. Он делает это по собственной воле. Я не знаю, почему. Может быть, ему так нравится. Может, он играет с вами. Не знаю. Знайте одно: он точно не испытывает к вам симпатии. Здесь вообще никто не испытывает к вам симпатии. Кроме меня. Но это тоже не совсем симпатия, и у меня есть на то некоторые причины. Просто мне вас жалко.
— Все так плохо? — Гельмут слабо улыбнулся.
— Да. Дело в том, что я все о вас знаю. Знаю, кто вы. Знаю ваше детство, ваших родителей. Знаю, что вы делали в Испании и в Польше. Знаю, что вы делали здесь. А еще я знаю, что будет с вами дальше. Но, сами понимаете, этого я не скажу.
— Понимаю, — кивнул Гельмут. — Я плохой человек.
— Тут уж как посмотреть, — проводник развел руками. — Разведчик в принципе не может быть хорошим человеком, не так ли? С другой стороны, что такое «хороший человек»? Это тот, кто никогда не лжет? Но лгут все. А ваша профессия подразумевает не просто ложь, а жизнь во лжи. Тем не менее вы выбрали эту дорогу. Давным-давно вы соврали, и вам понравилось врать.
— Выбрал, — нахмурился Гельмут.
— И вы не знали, что эта дорога не для вас. Что все это вам не по зубам. Итог очевиден: вы сломались.
— Сломался?
— Да. Если бы не сломались, ничего этого сейчас не было бы. Зачем вы вообще во все это ввязались? Почему не остались в журналистике? У вас был выбор. Вы были бы блестящим журналистом. У вас хороший слог. Может, вы стали бы писателем? Но нет, вы связались не с теми людьми, и они задурманили вам голову рассказами о плаще и кинжале. Вы вообще понимали, что с этой дороги невозможно свернуть? Что бывших разведчиков не бывает? Это на всю жизнь, дорогой мой Гельмут. И все эти сны, все, что происходит с вами сейчас, когда-нибудь закончится — может быть, даже скоро, — а ваша дорога останется. Куда она вас приведет?
— Не знаю.
— Вы устали. Очень сильно устали. Вот причина происходящего с вами. Но самое печальное — у вас впереди не будет отдыха. Вас ожидают удивительные, необыкновенные вещи, но они вам совсем не понравятся. Такую жизнь вы себе выбрали, и жалеть об этом поздно.
— Ничего не поделаешь.
— Впрочем, давайте о делах более насущных. Вы хотите проснуться?
— Очень.
— Тогда вам нужно искать болотное сердце. Знаете, где его искать?
— Очевидно, в болоте.
— Браво! Вы отличный разведчик! Я бы ни за что не догадался. — Проводник рассмеялся, но затем его лицо вновь стало серьезным. — На самом деле да, действительно, в болоте. Вы слышали про Черносолье?
Гельмут нахмурил лоб в попытках что-то вспомнить.
— Кажется, да… Да, да. Юрьев говорил, чтобы я ни в коем случае не ехал туда.
— Вот видите, — проводник поднял вверх указательный палец. — Он вам врет. Он запутывает вас. Не верьте ему. Вам нужно в Черносолье. Это недалеко от Калиновой Ямы, но, сами понимаете, дороги здесь извилистые и ведут совсем не туда, куда кажется. Поэтому вам придется разузнать правильную дорогу. Вы сможете.
— Что это вообще за Черносолье?
— Это болото. Сами увидите. Ни с чем не перепутаете. Опасное и удивительное место. Но хватит разговоров: мы приехали. Если не заметили, поезд уже давно стоит на станции Калинова Яма.
Гельмут посмотрел в окно и увидел здание станции: ветхое, из почерневшего от копоти камня, с выбитыми стеклами и провалившейся крышей, поросшей густой травой. Над покосившейся дверью, ведущей внутрь, висела полустертая надпись «КАЛИНОВА ЯМА. 1916 г.».
