ОТВЕТ. Нет, у меня был жених.
ВОПРОС. Был?
ОТВЕТ. Именно что был! Представляете себе, он сказал мне, что я похожа на кустодиевскую барышню! Я что, толстая?
ВОПРОС. Нет, но это не имеет отношения к нашему делу. Итак, вы общались с Сафоновым. Он рассказывал вам что-нибудь об инциденте в Тегеране? О том, как потерял документы и обратился в советское посольство?
ОТВЕТ. Рассказывал. Что его избили в переулке, забрали бумажник. Говорит, что сам момент нападения помнил очень плохо.
ВОПРОС. Он рассказывал что-нибудь о своей жизни до инцидента в Тегеране?
ОТВЕТ. Да, говорил, что родился и вырос в Оренбурге, потом жил в Ленинграде.
ВОПРОС. И у вас не возникало никаких подозрений? Коллеги не считали его странным?
ОТВЕТ. Вы спрашиваете, не считали ли журналиста странным? Слушайте, мы все иногда бываем очень странными. Помню, товарищ Костевич как-то смеялся над ним и шутил, что Сафонову нужен отдельный кабинет с кактусом…
ВОПРОС. Почему с кактусом?
ОТВЕТ. Потому что с кактусом. У Тараса Васильевича иногда странное чувство юмора.
ВОПРОС. Хорошо. Может быть, с кем-нибудь из коллег у Сафонова были споры или разногласия?
ОТВЕТ. У нас всегда бывают споры и разногласия. Мы журналисты. Мы вечно спорим.
ВОПРОС. И все-таки. Может быть, он был кому-то неприятен?
ОТВЕТ. Точно нет. Сафонов в общении всегда был очень обаятелен. С любым умел найти общий язык…
ВОПРОС. Это профессиональное.
ОТВЕТ. Теперь-то знаю. Поверить не могу.
★ ★ ★
Ж/д станция Калинова Яма, 17 июня 1941 года
Гельмут открыл глаза. Над ним стоял все так же улыбающийся проводник.
— Мы подъезжаем к станции Калинова Яма, — повторил он. — Вы просили разбудить.
На столе, как и прежде, подстаканник, блюдце с бутербродом, бутылка воды и небрежно разбросанная сдача.
— Да, конечно, — проговорил Гельмут, чувствуя неприятную тяжесть в голове и морщась от дневного света.
Когда проводник ушел, он сел на край дивана и схватился за голову. За окном было все так же солнечно, деревья, поля и луга проплывали все медленнее — поезд замедлял ход.
«Что за чертовщина, а?» — подумал Гельмут.
Он взял подстаканник, сделал пару глотков и вдруг с яростью швырнул его в стену напротив. Стекло разбилось на мелкие осколки, чай залил соседний диван, забрызгал стол и ковер на полу.
Станция Калинова Яма снова выглядела по-другому. На этот раз она предстала в виде монументального двухэтажного здания из серого камня и чем-то напоминала средневековые готические соборы — с поправкой на размеры. Над входом, обозначенным декорированной аркой, висел барельеф со сценами из жизни рабочих и крестьян, а чуть ниже строгим шрифтом было написано: «КАЛИНОВА ЯМА. 1934 г.».
Возле входа неспешно прогуливались два милиционера в белых гимнастерках, оба высокие и стройные. Площадь перед вокзалом уложена брусчаткой, чистой и сияющей, будто по ней только что проехала поливальная машина. Возле роскошной клумбы с тюльпанами на скамейке сидел мужчина в синей рубашке и серой кепке. Он читал газету. Рядом с ним стоял чемодан.
Снова связной Юрьев. Взглянув на приближающийся поезд, он сложил газету и встал со скамейки.
Гельмут не сомневался, что это очередной сон. Отвернувшись от окна, он вновь посмотрел на стол: стакан с чаем стоял целый и невредимый. В этот момент что-то дернулось в его голове, изображение слегка поплыло, а поезд остановился и замер на месте.
Когда Гельмут сошел на платформу, Юрьев уже стоял возле выхода из вагона. Он улыбался.
— Что все это значит? — спросил Гельмут, даже не поздоровавшись.
— Давайте хотя бы присядем, — предложил Юрьев.
Они сели на скамейку. В жарком воздухе пахло рельсами, в голове опять гудело. Гельмут заметил вдруг, что он сидит в пиджаке, хотя из поезда он вышел только в рубашке и брюках.
— Попали вы в передрягу, — протянул Юрьев.
— Есть такое, — буркнул Гельмут. — И что все это значит?
— Понятия не имею. Сами что об этом думаете?
— Я не знаю, что думать. Я в некотором замешательстве. — Гельмут зажмурился, а затем вновь открыл глаза в надежде, будто что-то изменится. Все выглядело так же, как раньше.
Все выглядело реальным — станция, жара, голос Юрьева, капли пота на лбу. Гельмут поймал себя на том, что когда он размышляет о природе своего сна, у него начинает кружиться голова, а все окружающие предметы расплываются, и по телу проходит едва заметная судорога. Может быть, лучше вообще не думать, что это сон?
— Может быть, я умер? — предположил вдруг Гельмут.
— Глупости, — ответил Юрьев, небрежно закусив папиросу и копаясь в карманах в поисках спичек. — С другой стороны, если смерть называют вечным сном, то, наверное, сон это маленькая смерть. Что делать-то собираетесь?
— Я не знаю.
— Мой вам совет: расслабьтесь и попробуйте получать удовольствие. Вы здесь надолго. Верить здесь нельзя никому. Только мне — потому что я ваш друг, а друзья должны помогать друг другу.
Юрьев немного подумал и затем добавил:
— Впрочем, мне верить тоже не стоит. В конце концов, это сейчас вы думаете, что все это сон.
— А это не сон? — Гельмуту захотелось прямо сейчас задушить Юрьева голыми руками, чтобы проверить.
— Все зависит от вас. — Юрьев наконец-то нашел спички и закурил. — Вы здесь одновременно хозяин и раб. Просто уже через минуту вы забудете, что это сон.
— Бред какой-то.
— Да, бред, — согласился Юрьев. — Что ж поделать.
— Как я могу забыть, что это сон, если здесь все время происходит всякая чертовщина?
— Очень просто. Хотите папиросу?
— Да, спасибо.
Гельмут вытащил папиросу из протянутой пачки, чиркнул спичкой, закурил, откинулся на спинку скамейки.
Два стройных милиционера все так же лениво расхаживали возле входа и синхронно зевали. Из соседнего вагона вышел перекурить мужчина в бежевом плаще. И как ему не жарко?
— И все-таки давайте о деле, — сказал Гельмут, докурив. — Передатчик и шифр у вас с собой?
— Разумеется. Пойдемте, я покажу вам все. Это недалеко, успеем до отправления.
— Я не вернусь в поезд. О причинах расскажу позже. Мне надо будет, чтобы вы отправили сообщение в Центр.
Юрьев удивленно посмотрел на него.
— Что ж, как скажете. Тогда пойдемте.
Они прошли через здание вокзала, которое внутри казалось выше, чем снаружи. Под сводчатым потолком в потоке света, выбивающегося из круглого фасадного окна, летал воробей. За кассой дремала сонная старуха, и муха билась о стекло, и Гельмуту опять показалось, будто он где-то это видел. В зале ожидания было почти пусто, только на скамейке возле стены прикорнул седобородый старик в грязной рубахе. У его ног лежала собака.
