— Стоп, — сказал Гельмут. — Подождите, пожалуйста.
Старик замолк. У Гельмута кружилась голова.
— Чего такое? — спросил старик. — Нездоровится?
— Да, я не очень хорошо себя чувствую.
— Эх, бедолага. Да что тебе, вот твой поезд уже идет!
Гельмут недоверчиво покосился вправо. Действительно, валил черный дым, приближался паровоз. Он взглянул на часы. Стрелки показывали 17:30.
— Два часа прошло! — вскричал Гельмут и испуганно взглянул на старика.
— Два, три… Какая разница. Вот твой поезд на Минск, тут и распрощаемся. Хорошо с тобой говорить, да меня бабка моя уже ждет.
Поезд снижал скорость и медленно приближался. Гельмут вновь обернулся в сторону старика и увидел, что тот спит, запрокинув голову на спинку скамейки и беззвучно шевеля губами.
«Он же только что хотел к бабке», — подумал Гельмут и легонько толкнул старика в бок. Тот дернулся во сне, пробормотал что-то бессвязное, не открывая глаз, и мощно захрапел.
«Два часа, два часа. Что за бред!» — Гельмут беспомощно озирался по сторонам и смотрел то на часы, то на старика, то на приближающийся поезд.
Поезд меж тем уже подъезжал к платформе. Вне всякого сомнения, это был именно тот самый поезд из Москвы в Минск — об этом говорила надпись под окном первого вагона.
На платформе, кроме Гельмута и уснувшего старика, по-прежнему не было никого. Паровоз размеренно стучал колесами, замедляя ход, и въезжал на станцию. В окнах можно было разглядеть лица пассажиров: уставший толстяк с аккуратными усиками, прильнувший к стеклу любопытный ребенок, скучающая девица в белой косынке, облокотившаяся на стол.
Когда поезд остановился, Гельмут встал со скамейки и поднял чемодан, который ощущался еще тяжелее, чем раньше. Идти тоже было трудно — оказалось вдруг, что жара усилилась, и тело размякло за время сидения на скамейке, а ноги затекли. Он шел, будто сквозь толщу воды, капли пота заливали глаза, пересохшие губы приходилось все время облизывать. Все вокруг расплывалось в дымчатом калейдоскопе, в ушах шумело: Гельмут подумал, что вот-вот потеряет сознание, остановился, отдышался, снова пошел.
Чертова жара, проклятущая жара, когда же это кончится, думал он.
Гельмут даже не помнил, как опаленная солнцем платформа сменилась душной темнотой жесткого вагона, воздух в котором пропах мужским потом, спиртом и грязной одеждой. Здесь ему стало еще хуже: он схватился рукой за стенку, чтобы не потерять сознание, вцепился пальцами в ручку чемодана и сделал несколько глубоких вдохов.
— Вы выглядите нездоровым. С вами все в порядке? — раздался сзади учтивый голос проводника.
— Да, да, — поспешно ответил Гельмут, даже не успев задуматься о том, что уже где-то слышал эту фразу.
Он добрался до своего отделения, где на него тут же уставились трое крепких усатых рабочих, играющих в карты — они были похожи друг на друга, точно близнецы, и даже рубашки на них были одинакового бежевого цвета. Наверное, у них даже карты одинаковые, подумал Гельмут. Буркнув «Добрый день», он взгромоздил чемодан на верхнюю полку и с трудом залез следом.
«Наконец-то в горизонтальном положении», — подумал он, уткнувшись лицом в собственную руку и блаженно выдохнув. Он свернулся в позу эмбриона и закрыл глаза.
Спать, наконец-то спать, наконец-то провалиться глубоко-глубоко в сны под ровный стук вагонных колес — а вот и поезд тронулся, сначала медленно-медленно, а теперь быстрее, и за окном будут проноситься деревья, и паровоз будет гудеть, как в детстве, когда мы переезжали из Оренбурга в Петроград, и как потом в поезде до Берлина, и потом — в поездках по всей Германии, и снова до Берлина, и в Испанию…
— Морда у него не наша какая-то. И чемодан этот.
Рабочие, видимо, перестали играть в карты. Гельмут прислушивался, не открывая глаз.
— А слыхали, как поздоровался? Голос какой-то не такой, — ответил второй пассажир.
— Говор нерусский, — добавил третий.
Гельмут открыл глаза. Перед ним была деревянная стенка вагона, едва различимая в наступившей темноте.
Темнота? Так быстро? Поезд же только отправился.
— Я такой акцент слышал, когда к нам на завод немецкие рабочие приезжали, — продолжил первый голос.
— И морда нерусская, — ответил второй.
— И чемодан… — протянул третий.
— А может, он немецкий шпион? — предположил первый.
Гельмут вздрогнул. Сонливость как рукой сняло.
— Давайте скажем проводнику, чтобы он сообщил куда следует? — сказал первый.
— Тише! Услышит ведь! — шепнул второй.
— Да он спит как ребенок, — усмехнулся третий. — Слышите, как храпит?
«Я? Храплю?»
Гельмут удивленно заморгал, захотел зачем-то посмотреть на свои руки, но затем понял, что лучше не шевелиться, будто он и вправду спит. Тело его оцепенело, холодные мурашки пробежались по коже, зубы невольно застучали, но он с силой сжал челюсти. Ему захотелось сглотнуть слюну, но нельзя было издавать ни звука.
— И правда храпит. Я схожу к проводнику, — проговорил первый.
Тут Гельмут понял, что надо действовать. Импровизировать любыми средствами. Надо обратить все в шутку, поговорить с ними, завоевать доверие. Начать с фразы «Да вы что, охренели?» Да-да, именно так. Он поднял голову, повернулся в сторону рабочих, открыл рот и обомлел.
Он лежал на диване своего купе поезда Москва — Брянск.
Больше с ним никого не было.
В вагоне было темно, только прозрачные бледно-желтые отсветы падали из окна.
На столе стоял подстаканник с чаем, блюдце с бутербродом и бутылка минералки. Рядом была разбросана сдача.
Поезд стоял на месте в абсолютной тишине.
Гельмут приподнялся на локте, осмотрел купе, заглянул в окно. Напротив стояло большое белое здание с колоннами, с широкими, наглухо закрытыми деревянными дверями, огромными окнами без света и надписью «КАЛИНОВА ЯМА. 1924». Стены станции освещались грязно-оранжевыми фонарями на высоких, под второй этаж, столбах. На площади перед зданием стояли две пустые скамейки. В абсолютно черном небе не было ни одной звезды.
Гельмут боялся даже дышать. Что все это значит? А поезд Москва — Минск? Связной? Старик? Рабочие? Все это снилось?
Или это ему снится?
Безотчетный страх оцарапал спину холодком. Волнение угрожало перерасти в панику. Задрожали кончики пальцев. Он беспомощно забегал глазами вокруг, пытаясь найти хоть какое-то объяснение происходящему.
Объяснения не приходило.
Вдруг справа от станции блеснул свет автомобильных фар. На площадь перед зданием медленно въезжала черная «эмка» с запачканными номерами. Гельмут отчетливо слышал шум мотора, будто все это происходило не за окном, а совсем рядом.
