У Лао Гао была больная жена, практически полгода она проводила, лежа на кане. Она носила фамилию Бай, ее семья жила в деревне Байцзячжуан, куда У Моси ездил за мукой. Иногда У Моси возил ее на своей телеге в родительский дом. У Лао Бай имелся странный недуг, то есть сама болезнь была известной — эпилепсия, но вот проявлялась она не так, как у остальных. Если у других припадки случались неожиданно, то у Лао Бай они зависели от ее настроения. Если с настроением у нее все было в порядке, никаких припадков не случалось, но если кто-нибудь выводил ее из себя, у нее тотчас появлялась на губах пена, она падала на пол и начинала биться в судорогах. Каждый такой припадок сразу сказывался на ее здоровье. Поскольку она считалась больной, то она подчиняла себе Лао Гао. Боясь спровоцировать приступ, Лао Гао практически во всем вынужден был ей потакать. Лао Бай не могла иметь детей, поэтому у них не было ни сына, ни дочери. Это тоже можно было считать за изъян, но Лао Гао под страхом ее приступов никогда не решался ее обидеть. Тогда-то У Моси понял, почему Лао Гао разбирает только уличные ссоры и не дает советов по семейным конфликтам. Глядя на то, что Лао Гао тоже находится под гнетом жены, ущемленному в своих домашних правах У Моси становилось на душе гораздо спокойнее. После того случая, когда У Моси после оплеухи У Сянсян два дня просидел на товарном складе, он многое стал понимать иначе. При этом его понимание касалось его собственного поведения. Он решил, что раз спорить с женой бесполезно, то лучше уподобиться Лао Гао и не спорить вовсе. К чему было что-то доказывать, если никакого толка от этого все равно не было? У Моси многим разумным вещам научился на личном примере Лао Гао. С тех пор, что бы там ни говорила У Сянсян, У Моси делал так, как хотела она, и жизнь в их доме стала намного спокойнее. Конечно, это не очень приятно, когда постоянно приходится уступать другому, но лучше уж мучить себя самому, чем снова страдать от чужих притеснений. И за это он тоже любил Лао Гао.
Но У Сянсян часто меняла свои взгляды, и на У Моси это всегда сваливалось как снег на голову. Когда У Сянсян только-только взяла У Моси в свой дом, ему, в отличие от нее, не нравилось заниматься торговлей. Но спустя год с лишним У Моси заметил, что У Сянсян пампушечная торговля тоже надоела. И хотя они оба разлюбили это дело, причины у каждого были свои. К примеру, У Моси не страшили тяготы стряпни, кроме того, ему нравилось ездить в деревню Байцзячжуан за мукой. Но его угнетала необходимость разговаривать с покупателями, поэтому ему не нравилось именно продавать пампушки. Таким образом, у торговли пампушками имелись как плюсы, так и минусы. У Сянсян же надоело заниматься пампушками потому, что это дело стало казаться ей мелким, она мечтала открыть закусочную. На открытие закусочной денег требовалось в сотни раз больше, чем на изготовление пампушек. И поскольку для открытия закусочной прибыли от торговли пампушками не хватало, они продолжали заниматься тем, чем занимались. Но когда у одного из супругов большие планы, а у другого нет на них даже внятного ответа, они и вовсе теряют общий язык. Поднимаясь с первыми петухами, У Моси и У Сянсян принимались за стряпню. Если за стряпню брался У Моси, он на разговоры не отвлекался: месил, как положено, тесто, делал пампушки — в общем, трудился в поте лица. А вот У Сянсян могла отвлечься и пуститься в разговоры о будущей закусочной: «Когда появится у нас закусочная, это будет не просто забегаловка, в которой подают лепешки да суп с потрохами, а огромное заведение, в котором и банкет провести не стыдно. Помещение отстроим большое, размером в десять комнат, чтобы обслуживать одновременно восемь столов; у нас можно будет заказать любое деликатесное блюдо, приготовленное любым способом». В итоге выходило, что по своим размерам их закусочная могла быть и меньше, чем харчевня «Обильный стол» на улице Дунцзе, но при этом У Сянсян мечтала об уровне приличного ресторана. Еще У Моси понял, что У Сянсян имела виды на ресторан не только потому, что это было прибыльнее, чем торговля пампушками, но еще и потому, что ей нравилась сама атмосфера ресторана: беспрерывный поток посетителей, суета рабочего персонала, шум и гомон вокруг. Можно было день-деньской слушать бульканье падающих в кастрюлю мяса и овощей; на кухне всегда то что-то скворчало, то вырывалось из-под сковородок пламя, то все затягивалось дымом. То есть У Сянсян нравился не только ресторан сам по себе, а связанная с ним атмосфера. Для нее это занятие обещало целую кучу соблазнов. В общем, казалось, что без ресторана им просто не обойтись. Как-то раз в минуту радостного возбуждения У Сянсян спросила У Моси:
— Тебе хотелось бы открыть ресторан?
Вообще-то идея открыть ресторан не нравилась У Моси даже больше, чем торговля пампушками. Ведь было совершенно очевидно, что, открой они ресторан, У Сянсян станет его хозяйкой, а он — обычным официантом; и тогда ему целыми днями нужно будет крутиться среди посетителей. А поскольку клиентов в ресторанах много, головной боли ему только прибавится. Тем не менее, оставив свои соображения при себе, он угодливо ответил:
— Хотелось бы.
У Сянсян зыркнула в его сторону и тотчас раскусила:
— Врешь, наверное? — Тут же она стала заводиться: — Ладно дураки, которые то и дело ошибаются. Но ты-то зачем каждый день упорно врешь?
Понимая, что У Сянсян провоцирует ссору, У Моси поспешил сменить тон:
— Ну тогда, разумеется, не хотелось бы.
— А чего бы тебе вообще хотелось? — спросила У Сянсян.
И тогда У Моси правдиво ответил:
— Мне с самого детства нравился Ло Чанли из деревни Лоцзячжуан, который прославился как похоронный крикун.
У Сянсян только посмеялась над тем, что всю свою жизнь он мечтал стать похоронным крикуном.
Не прошло и нескольких дней после этого разговора, как случились похороны: умер священник Лао Чжань. Лао Чжань всегда отличался крепким здоровьем, ему было уже за семьдесят, а он все ездил по окрестностям Яньцзиня со своими проповедями. А потом вдруг заболел. Вообще-то говоря, когда на должность уволенного начальника уезда Лао Ши заступил Лао Доу, Лао Чжаню следовало добиться возвращения своей церкви. Но две его предыдущие попытки вернуть церковь заканчивались тем, что Лао Чжань каждый раз, что называется, получал удар палкой по голове. Пока он ничего не требовал, его не трогали, в противном случае ему бы в Яньцзине житья не дали. Тем более что новому начальнику уезда Лао Доу как бывшему вояке нравилось стрелять. Заступив на должность, он выдворил из церкви театральную труппу и устроил там казармы, у него была идея проводить там курсы для отрядов самообороны. Встреча утонченного Лао Чжаня с грубым Лао Доу выглядела бы совершенно несуразно и не смогла бы принести никаких плодов. Поэтому, окончательно разочаровавшись во всех и вся, Лао Чжань не пошел в управу к Лао Доу, чтобы обсуждать с ним вопрос о возврате церкви, и по-прежнему ютился в разрушенном храме. Восемнадцатого июля на улице стояло настоящее пекло. Казалось бы, в храме, который продувался ветрами со всех сторон, должно было быть нежарко, но в этот день стоял полный штиль. К вечеру Лао Чжань, как и остальные яньцзиньцы, решил переночевать на крыше. Нагретые за день крыши тоже отдавали жаром, и все-таки всем казалось, что спать на улице все равно прохладнее. Вспотевший Лао Чжань проворочался на крыше до самой глубокой ночи, но все без толку, сон его никак не брал. Где-то к пятой страже подул ветерок, и, почуяв благодатную прохладу, Лао Чжань уснул. Но его продуло. Поутру у него заложило нос и начался кашель. В тот день он планировал отправиться на проповедь в деревню Цзяцзячжуан, что находилась в семидесяти ли от Яньцзиня. Он позавтракал, и за ним явился Сяо Чжао, который возил его на велосипеде. Сяо Чжао заметил, что Лао Чжань простудился и без умолку кашляет. Посмотрев на небо, он также заметил, что погода начинает портиться: с северо-запада на город быстро надвигались тучи. Поскольку Сяо Чжао не являлся учеником Лао Чжаня, а был просто наемной силой, он звал его не «наставником», а просто «дедом». Вот и сейчас он сказал:
