У Моси понял, что она так говорит сгоряча, и решил сделать уступку:
— Ну, если ты не согласна, можно установить дежурство и работать по очереди, тогда я буду уходить на карнавал через день.
У Сянсян, до того настроенная благодушно, заметив, что У Моси с ней торгуется, теперь уже разозлилась. Злило ее даже не то, что сейчас он предлагал ей уступку в обмен на свое участие в карнавале, а то, что она раньше считала его совершенно никчемным, а он, как оказалось, был себе на уме. Вон до чего додумался: ходить на карнавал через день. У Сянсян раньше считала, что он не воспринимает ее поучений из-за обычной бесхарактерности. А тут благодаря карнавалу выяснилось, что характер у него все-таки имелся, но он его хорошенько скрывал. А раз так, то они гребли в разных направлениях, и все это время он сознательно не слушал ее поучений. Было уже не важно, куда там долетал ее «горох», главное, что она стала жертвой обмана. У Сянсян резко вскинула брови:
— Ты в открытую говоришь лишь то, что хочешь участвовать в карнавале, но что за этим скрывается? Прошло уже больше полугода, ты все молчишь, отираешься тут без толку, что у тебя на уме? Ты никогда не считал нас семьей? Просто решил тут питаться за наш с дочерью счет? А сейчас, когда накормлен-напоен, ему еще и развлечений подавай. Если бы ты не просился так настойчиво, я бы, может, тебе и разрешила, а так — никаких гулянок. Ты не только не пойдешь на карнавал, но еще и поработаешь за двоих: по ночам будешь печь пампушки, а днем один их продавать, а я пока отдохну дома. Ведь тебе же некуда девать свою энергию? Так и направляй ее в нужное место.
У Сянсян распалялась все больше, переворачивая все с ног на голову. Карнавал был уже ни при чем, она просто хотела выместить свою злость. У Моси сначала и не думал ей перечить, но тут у него родилось одно возражение. По жизни ему не так-то легко давалось придумывать что-то дельное, а тут он возьми и брякни:
— Я — твой мужчина, а не поденщик. Поденщикам в конце года и то дают отпуск. Если я захочу развлечься, то пойду, и точка, тебя это вообще не касается!
У Сянсян опешила, не веря своим ушам. С тех пор как она взяла его в мужья, он произнес свою первую решительную речь. Но этим ее было не напугать. На одну фразу У Моси у нее бы нашлось десять. Однако на сей раз она, ни слова не говоря, взяла в охапку одеяло и, оставив У Моси одного, ушла спать в комнату к Цяолин. Три ночи подряд У Сянсян спала от него отдельно. Зато пока У Сянсян приходила на ночь к Цяолин, в комнате дочери можно было не жечь лампу. Из-за раздора в семье Новый год они как следует не отпраздновали, а накануне Праздника фонарей У Моси вместо того, чтобы участвовать в карнавале Лао Фэна, как и прежде, отправился на центральный перекресток торговать пампушками. Не случись этого инцидента с карнавалом, они бы сейчас торговали вместе, но поскольку случилось то, что случилось, У Сянсян сдержала свое слово: она осталась отдыхать дома, а У Моси в одиночку продавал пампушки. Она ему заявила:
— Что посеешь, то и пожнешь, решил быть себе на уме — получай!
У Моси только вздыхал, но каждый день шел на перекресток и продавал пампушки. А карнавал, хоть без участия У Моси, но все равно состоялся. Как и в прошлом году, он продолжался целых семь дней: с тринадцатого по двадцатое число первого лунного месяца. Роль Ямараджи на этот раз досталась лакировщику Сяо Ду. А Лао Дэн из мелочной лавки, который в прошлом году не смог играть Ямараджу, на этот раз вырядился свахой. Каждый день они с шумом, грохотом, танцами и прибаутками начинали свое шествие прямо от центрального перекрестка. Народу здесь собиралась тьма-тьмущая. У Моси, продавая пампушки, то и дело бросал взгляды в сторону карнавала. Иной раз он, наоборот, старался туда не смотреть и с головой уходил в торговлю, словно никакого карнавала и не было. Но если он лишал себя картинки перед глазами, в душе он начинал мечтать о нем еще больше. И тогда по ночам, подобно хозяину бамбуковой артели Лао Лу, невольно начинал проигрывать все действо в своей голове. Только в голове Лао Лу переливались шаньсийские мелодии, а в голове У Моси шествовал карнавал. Внешне казалось, что он просто спит с У Сянсян, а на самом деле внутри него грохотали гонги и барабаны. Перед его мысленным взором проходили все до единого персонажи: Гун-гун и Чи Ю, Да Цзи и Чжу-жун, Чжу Бацзе и Сунь Укун, Ямараджа и Чанъэ. Задрав головы и бодро работая руками и ногами, они шагали вперед, то и дело меняя мимику; кто-то показывал его трюк с лицом, и не было этому шествию ни конца ни края. С восточной окраины города карнавал доходил до западной, после чего начинал продвигаться с южной окраины до северной. Мысленно танцуя, У Моси наконец засыпал, продолжая танцевать уже во сне. Иной раз ему снилось, что на карнавале срочно требовался кто-нибудь из актеров, и Лао Фэн начинал метаться в поисках У Моси, чтобы тот спас положение. В другой раз ему снилось, что он сидит перед зеркалом и наносит грим: грим у него ложится не так, но мало-помалу в нем вместо Ямараджи начинают проступать черты феи Чанъэ. Нарядившись в Чанъэ, он заявился на карнавал, а потом вдруг отделился от гуляющих и, как был, в развевающемся платье, танцуя, устремился на Луну, где и впрямь превратился в женщину. Потом он внезапно просыпался от петушиных криков и понимал, что все, что с ним происходило, осталось где-то далеко-далеко. Просыпаясь ни свет ни заря, он снова принимался за стряпню. Сготовив пампушки, У Моси наполнял ими корзины и вез на перекресток продавать. И все это время в течение трех дней без всякой передышки в его голове вертелся карнавал. У Моси устал от этого даже больше, чем если бы и вправду принимал в нем участие. А утром семнадцатого числа, когда У Моси снова пришел продавать пампушки, в перерыве между своими зазывными криками он вдруг уснул. Увидев такое дело, какие-то ребята, которые запускали на улице хлопушки, взяли и стащили у него две корзины с пампушками. Строго говоря, корзины уже практически опустели, больше чем половину пампушек в каждой из них он все-таки успел продать. Внезапно очнувшись, У Моси стал гоняться за озорниками. Но едва он ловил одного, от него убегал другой. А те, которых он хватал, брали и специально начинали облизывать попавшие в их руки пампушки, чтобы их уже невозможно было продать. Когда днем У Моси с пустой тележкой вернулся домой, до У Сянсян уже долетела эта новость. Если бы ее мужа обманул кто из взрослых, У Сянсян бы не злилась, но поскольку теперь его третировали даже дети, это было уже слишком. Его, можно сказать, уже все затюкали, а он все еще мечтал о карнавале. На этот раз У Сянсян разозлилась не на шутку. Раньше она просто ругала У Моси за бестолковость. И ладно бы он просто был бестолков, но тут он стал качать права. С женой у него хватало ума огрызаться, а детям он отпора дать не мог. Дождавшись прихода У Моси, У Сянсян без всяких объяснений подошла и залепила ему оплеуху. Свои действия она подкрепила словом:
— Думаешь, что опозорил только себя? Да ты опозорил все три поколения моей семьи!
С тех пор как они поженились, это было впервые, когда У Сянсян подняла на У Моси руку. Тот сначала хотел дать сдачи: для него справиться с ней было раз плюнуть. Однако он не стал этого делать, а только выматерился: «Иди на хер!» Сказав это, он развернулся и пошел прочь, показывая, что разрывает с ней раз и навсегда. Покинув пампушечную, У Моси отправился на товарный склад, где подрабатывал раньше. Он вдруг вспомнил, что с тех пор прошло уже больше года. Но ему показалось, что он ушел отсюда только вчера. Словно он и не жил с У Сянсян эти пол с лишним года. В этот первый месяц нового года все, кто работал на складе, разъехались по домам, да и товара в эту пору никакого не было. Ну, как говорится, меньше народу — больше кислороду. Тут на улице снова послышался грохот гонгов и барабанов: карнавальное шествие приблизилось к складу. Вообще-то говоря, обретя свободу, У Моси теперь мог спокойно пойти и поглазеть на карнавал, однако у него пропало такое желание, к тому же ему было стыдно смотреть людям в глаза. Погрузившись в свои невеселые думы, он не заметил, как прошел день и наступил вечер. Поскольку У Моси ушел из пампушечной в порыве злости, никакого одеяла он с собой не прихватил, поэтому спать ему предстояло на куче рисовой соломы. В углу склада валялось несколько старых холщовых мешков, У Моси взял один и закутался в него, чтобы не замерзнуть. Весь следующий день он снова провел на складе. Проголодавшись, он, крадучись, заходил в стоявшую напротив лавку Лао Лю, где в кредит покупал несколько печеных лепешек. У Моси думал, что буквально через сутки У Сянсян успокоится и начнет раскаиваться, умерит свою злость и придет за ним, а может, придет и снова начнет на него кричать. Но У Сянсян не показывалась. У Моси снова почувствовал свою ненужность. Он переживал, что У Сянсян рассердилась всерьез и теперь тоже думала порвать с ним раз и навсегда. Тогда его жизнь в пампушечной на этом и закончится. Ему снова придется вернуться к прошлому занятию — разносить по улицам воду и жить впроголодь. Он уже жалел, что, получив оплеуху, психанул и ушел вон. Ведь начни он с ней драться, их отношения бы не разорвались. Но что было делать сейчас, если он взял и порвал с ней сам? В таких мыслях он провел еще один день, но У Сянсян так и не пришла. У Моси вздохнул и снова приготовил мешок, чтобы переночевать. Уже собираясь заснуть, он уловил какой-то шорох. Приподнявшись, он сел и вдруг увидел перед собой запыхавшуюся Цяолин. У Моси подумал, что девочка пришла вместе с У Сянсян, которая осталась ждать снаружи. Пока за ним никто не приходил, У Моси чувствовал свою ненужность, но едва за ним пришли, он снова начал выкаблучиваться:
