— За Байхуэй присматривает родственница, не переживай.
Цао Цинъэ замотала головой, показывая, что Ню Айго ее не так понял. Тогда он переспросил:
— Ты хочешь, чтобы мы привели ее к тебе?
Цао Цинъэ закивала.
— Хорошо, завтра утром ее приведут, — пообещал Ню Айго.
На следующее утро Ню Айго попросил своего младшего брата Ню Айхэ привезти Байхуэй в больницу. Когда Байхуэй появилась в палате, Цао Цинъэ снова отключилась. Ню Айхэ, доставив Байхуэй, убежал по другим делам. Когда Цао Цинъэ очнулась и увидела Байхуэй, она взяла ее за руку и сначала поднесла ее ладонь к своему, а потом к ее рту и одновременно посмотрела на Ню Айго. Только тогда до Ню Айго дошло, что Цао Цинъэ просила привести Байхуэй вовсе не из-за того, что тревожилась за нее, а для того, чтобы Байхуэй стала ее посредником в разговоре с Ню Айго. Цао Цинъэ снова попросила жестом подать ей бумагу и ручку. Ню Айго выполнил ее просьбу. В руках Цао Цинъэ уже совсем не осталось сил, иероглифы у нее выходили совсем кривые. Сначала она вывела иероглиф «матушка», а затем — «смерть». Это ее очень утомило. Ню Айго спросил Байхуэй:
— Ты понимаешь, что твоя бабушка хочет сказать?
Байхуэй отрицательно покачала головой. Цао Цинъэ от волнения снова раскраснелась. Ню Айго предположил, что она намекает на собственную кончину, поэтому поспешил ее успокоить:
— У тебя ничего серьезного, ты выздоровеешь.
Но Цао Цинъэ замотала головой, показывая, что ее не так поняли. Тогда Байхуэй спросила:
— Может, ты хочешь, чтобы я рассказала ту историю, которую ты мне рассказывала?
Цао Цинъэ закивала, а Ню Айго спросил дочку:
— А что рассказывала тебе бабушка?
— Много чего, она каждую ночь мне что-нибудь рассказывала.
Только сейчас Ню Айго понял, что после того, как он уехал в Цанчжоу, Цао Цинъэ стала рассказывать свои истории внучке. Поскольку взрослого слушателя в его лице она потеряла, она стала обо всем рассказывать ребенку.
— Бабушка, — подала голос Байхуэй, — ты хочешь, чтобы я рассказала историю про то, как умерла твоя матушка?
Цао Цинъэ выразительно закивала, на глазах ее выступили слезы. Матерью Цао Цинъэ была жена Лао Цао, извозчика из деревни Вэньцзячжуан уезда Сянъюань. Она умерла уже лет двадцать тому назад. Если с Ню Айго Цао Цинъэ говорила о событиях пятидесяти- или шестидесятилетней давности, то с Байхуэй она вспоминала о том, что случилось лет двадцать тому назад. Ее отец, Лао Цао, всю свою жизнь слыл молчуном, но к людям относился дружелюбно, и Цао Цинъэ была к нему привязана с малых лет. Даже после замужества Цао Цинъэ продолжала делиться наболевшим именно с отцом, а не с матерью. Однако, когда ему исполнилось семьдесят лет, он превратился в брюзгливого, мелочного и вечно сердитого старика, который всюду совал свой нос, хотя пользы от него никакой не было. Так что, когда Лао Цао умер, Цао Цинъэ не сильно по нему убивалась, да и не скучала. Те моменты, по которым стоило бы скучать, он полностью смазал в последние пять лет своей жизни. Что же до матери Цао Цинъэ, которая приходилась Лао Цао женой, то в молодые годы ее рот не закрывался, всю свою жизнь именно она считалась в доме хозяйкой. Она вспыхивала по любому поводу, поэтому не проходило и дня, чтобы она не накричала на Лао Цао и Цао Цинъэ. Но когда ей исполнилось семьдесят, она вдруг перестала спорить, сняла с себя полномочия хозяйки и заняла позицию стороннего наблюдателя. Она стала на удивление покладистой и соглашалась со всем, что ей говорили, утратив собственное мнение. Эта женщина, которая всю жизнь привыкла ворчать, на старости лет вдруг обрела веселый нрав. Высокая старушенция ходила с длинным посохом и при разговоре учтиво наклонялась к собеседнику, что только подчеркивало ее дружелюбие. Поэтому, когда после кончины отца Цао Цинъэ из деревни Нюцзячжуан уезда Циньюань приезжала к своей матери в деревню Вэньцзячжуан уезда Сянъюань, отношения между ними вдруг стали налаживаться. Теперь они не могли наговориться друг с другом. Именно потому, что раньше они не находили общего языка, теперь они стали не разлей вода. Независимо от того, на какой срок приезжала Цао Цинъэ, на три, пять или десять дней, они всегда засиживались допоздна. Они говорили обо всем на свете. Говорили о девичестве жены Лао Цао и о детях Цао Цинъэ, говорили о своих и чужих делах. Если потом одна из них о чем-то уже успевала забыть, вторая рассказывала об этом снова. Так они говорили и говорили, пока не начинали кемарить. Не желая засыпать, жена Лао Цао предлагала:
— Дочка, может, поговорим о чем-нибудь еще?
И Цао Цинъэ соглашалась:
— Ну, еще так еще.
Или же они менялись ролями, и тогда предлагала Цао Цинъэ:
— Ма, может, поговорим про что-то еще?
И та соглашалась:
— Ну, еще так еще.
Ну а когда срок в три, пять или десять дней истекал, и Цао Цинъэ нужно было из деревни Вэньцзячжуан уезда Сянъюань возвращаться в деревню Нюцзячжуан уезда Циньюань, женщины вставали ни свет ни заря, вместе готовили поесть, потом завтракали, потом собирали провизию в дорогу, после чего жена Лао Цао провожала Цао Цинъэ до поселка, где та садилась на автобус. Все время, пока женщины шли, они разговаривали. Пройдя какую-то часть пути, они садились прямо у дороги и тоже разговаривали, и так по нескольку раз. Коротая за разговорами путь, к полудню они добирались до поселкового автовокзала. Там они подкреплялись взятой с собой провизией, усаживались под софорой, после чего продолжали разговаривать. Цао Цинъэ пропускала первый автобус, а за ним и второй. В такие моменты жена Лао Цао говорила:
— Когда-то раньше я переживала, что отдаю тебя замуж в далекий уезд Сянъюань. А теперь я этому рада.
— Почему? — спрашивала Цао Цинъэ.
— Потому что благодаря этому я могу тебя провожать, — отвечала жена Лао Цао и добавляла: — Зная, что увидеть тебя непросто, говорила бы с тобой еще и еще.
Так и выходило, что Цао Цинъэ садилась уже на самый последний автобус. Из окна этого автобуса она смотрела на мать, которая стояла одна-одинешенька на опустевшей остановке: опершись на посох, приоткрыв рот в улыбке. И тогда из глаз Цао Цинъэ сами собой начинали течь слезы.
За месяц до своей смерти у жены Лао Цао стали сильно отекать ноги, целый месяц она не вставала с кровати. Тогда Цао Цинъэ отправилась из деревни Нюцзячжуан уезда Циньюань в деревню Вэньцзячжуан уезда Сянъюань, где провела с матерью целый месяц. Жена Лао Цао лежала в постели, а Цао Цинъэ сидела рядом, и этот их разговор длиной в месяц стоил иных разговоров за целую жизнь. Даже за день до кончины мать продолжала разговаривать с дочерью. Когда же она вдруг отключилась, Цао Цинъэ стала громко ее окликать:
— Мама, вернись, я еще не все тебе рассказала.
Тогда жена Лао Цао очнулась, и они продолжили общаться. Потом она снова отключилась, и Цао Цинъэ принялась, как и прежде, ее окликать. И так повторялось пять раз. Очнувшись в очередной раз, жена Лао Цао наконец попросила:
