Вон Наталья не признаёт же во мне Михаила – говорит, что я всё делаю не так, как прежде, словно в теле её мужа сидит другой человек. Но Наталья ладно, ей даже нравится новый Михаил, особенно в сексе и тем, что он стал амбициознее. Даже не против занять трон. Очень её эта идея вдохновила, и она закрыла глаза на многие мои нелепые для этого времени слова, поступки и поведение. А вот офицеры штаба корпуса, которые знали Михаила Александровича, могут не закрыть глаза на изменения, произошедшие с великим князем. Бунт-то они, конечно, не поднимут, но распустить язык могут. Пойдут ненужные слухи, а в условиях войны будут говорить, что это происки немецких шпионов, которые подменили великого князя. Обязательно эти слухи дойдут и до царя, а при долгой личной беседе с императором я, естественно, проколюсь. А значит, все наши с Кацем планы бесполезны, без поддержки власти они неосуществимы, а значит, Октябрьская революция свершится, и здравствуй, Пермь. Можно, конечно, сделать ход конём – приехать в ставку и упросить Николая назначить меня командовать другим кавалерийским корпусом, где офицерский состав не прошёл с великим князем два года войны, а значит, если и знает его, то поверхностно. И эти офицеры будут отождествлять мои привычки, манеру говорить и характер как, несомненно, принадлежащие великому князю Михаилу Александровичу. Эти офицеры не проверены в деле, и неизвестно, как они будут себя вести во время надвигающегося на Россию катаклизма. А вот во 2-м кавалерийском корпусе многих офицеров Михаил знал лично, и их характеристики и человеческие качества отпечатались в его долговременной памяти. Слабых душонкой и явных прохиндеев там не было. Они доверяли великому князю и, судя по впечатлениям Михаила, готовы были отдать жизнь за Россию. Исходя из анализа сохранившихся воспоминаний Михаила, у меня сложилось мнение, что 2-й кавалерийский корпус предан великому князю и выполнит любой его приказ. Корпус является как бы золотым ключиком, способным открыть дверь в новую историю России. Так что этот ключик бросать нельзя, а нужно любыми методами убедить офицеров корпуса, что Михаил свой и стал ещё лучше после поездки в Петроград.
Часы пробили семь часов, а значит, подъём – нас ждут великие дела. Впервые в своей жизни я займу хоть какую-то крупную должность. Пусть в теле великого князя, но это именно я буду принимать дела председателя Особого совещания по обороне всей России. Взбодрив себя этим посылом, я выбрался из-под одеяла и направился в местный, так сказать, санузел. По стандартам XXI века он тянул максимум на уборную в «хрущобе», а для этого времени такой санузел был мечтой любого аристократа. Кроме водопровода там был, о боже… – ватерклозет со смывным бачком под потолком. Но это так – лирика. Самое главное для меня, что там был бритвенный прибор – пускай убогий, хоть и английский, со вставляющимися лезвиями, но всё-таки бриться им можно было самому, а не идти к цирюльнику. Который орудовал опасной бритвой прямо на моём горле и вызывал у меня настоящий ужас. Мне хватило один раз посещения лучшей в Питере цирюльни, после этого я зарёкся допускать до себя даже виртуозов обращения с такой страшной вещью, как опасная бритва. Обрабатывал себя сам, пускай долго, иногда с порезами, но зато душа была спокойна.
Приведя себя в порядок, пошёл в малую столовую завтракать. Прислуга была предупреждена, что господин сегодня встанет рано и нужно быть готовым подавать завтрак в половине восьмого. И не только для великого князя, но и для его секретаря. Зайдя в столовую, я разочарованно вздохнул – Кац уже сидел за столом и с видимым удовольствием поглощал бутерброды с чёрной икрой. А я-то надеялся явиться в столовую раньше него и, пользуясь тем, что завтракать мы должны были за одним столом, слопать все выпечки и закуски, которые поставят на стол для Джонсона. А что касается моего секретаря, я предложил бы Кацу позавтракать моей перловой кашкой. Вот же чёрт, опять придётся давиться пресным дерьмом. Я чуть не сплюнул на паркет, но удержался и обречённо поплёлся к столу, где уже стояла ненавистная тарелка с бледно-серой бурдой.
Если сравнивать моё настроение после сегодняшнего завтрака со вчерашним, то это были небо и земля, хотя пища была похожая, и поглощал я её с таким же отвращением. Только тогда я завтракал в одиночестве, а сегодня в компании Каца. И естественно, всё внимание было сосредоточено на его рассказе о вчерашней поездке, а не на собственных ощущениях от проглоченной мерзкой субстанции. К тому же мне удалось слямзить чашку кофе, поданную Джонсону. Кац был не в обиде, что я выпил его кофе, парень был не промах и тут же крикнул обслуживающей нас женщине, что он желает большую чашку божественного напитка. А когда Кацу её принесли, он повернулся ко мне и ехидно улыбнулся. Да… поменяв тело, Кац свою натуру не изменил – лишившись чего-нибудь, он возмещал это в тройном размере. Чашка кофе, которую ему принесли, была раза в три больше, чем та, которую я выпил. Вот когда он осваивал эту порцию кофе, а я слабо заваренный чай, мы начали намечать, что мне говорить на этом особом совещании – какую линию поведения там избрать. Решили, что Михаил Александрович должен вести себя скромно и во всём соглашаться с великим князем Николаем Николаевичем. Наталья меня уже просветила, что тот не терпит возражений, и вообще он мелочный и мстительный тип. Не любила она его.
На совещание, которое должно было проходить в одном из залов Зимнего дворца, мы прибыли, как истинные джентльмены, без одной минуты девять. Но само заседание началось минут через пятнадцать. Народ-то весь собрался, но великие князья (то есть я и Николай Николаевич) изволили беседовать друг с другом. Разговор вёл, так сказать, мой дядя. Касался он в основном положения на фронте, и не на нашем, а на западном. Из разговора у меня сложилось впечатление, что великий князь Николай Николаевич был более французом, чем русским. Потому что он мог пожертвовать русскими войсками совершенно свободно, только с той целью, чтобы помочь французам и англичанам. Я, конечно, соглашался со всеми его идеями и сделал несколько тонких комплиментов о его стратегических способностях. И выразил недоумение тем, что такого выдающегося военачальника сняли с поста главнокомандующего. Все слова восхищения и несогласие с решением Николая II я содрал с мнения Родзянко, которое он высказал во время нашей недавней встречи. Одним словом, я вёл себя так, как мы и обговаривали с Кацем. А вообще-то Николай Николаевич произвёл на меня поразительное впечатление, прежде всего своей выдающейся царственной внешностью. Чрезвычайно высокого роста, стройный и гибкий, как стебель, с длинными конечностями и горделиво поставленной головой, он резко выделялся над окружавшей его толпой, как бы значительна она ни была. Тонкие, точно выгравированные черты открытого и благородного лица Николая Николаевича дополняли его характерную фигуру. А небольшая седеющая бородка клинышком вызывала доверие к этому человеку. Доверие вызывал этот человек только у того, кто не знал будущего, а я знал, поэтому отнёсся к его разглагольствованию очень настороженно. Внешне, конечно, я изображал из себя балбеса, который с большим вниманием выслушивает мудрые мысли великого князя. А внутри себя думал: «Хвали себя, хвали, а исторические факты неумолимо свидетельствуют об огромной личной ответственности великого князя Николая Николаевича и его штаба за провал успешно начатой кампании 1914 года и за кровавое отступление 1915 года. Именно под руководством великого князя Россия оказалась весной-летом 1915 года перед угрозой военного поражения, при командовании великого князя были оставлены обширные территории империи; несомненно, великий князь способствовал хаотичному и бездумному исходу сотен тысяч мирного населения, что резко ухудшило внутреннее положение в государстве. Объективные исторические факты безоговорочно свидетельствуют, что только после отстранения великого князя от верховного командования ситуация была стабилизирована, а в 1916 году стала резко меняться в лучшую сторону. И прежде всего это, конечно, Брусиловский прорыв. Как ни странно, сам Брусилов был высокого мнения о Николае Николаевиче. Хотя наступление Юго-Западного фронта стало возможно лишь после того, как главнокомандующим стал сам император Николай II.
