Я улыбнулся, пошутил, и она вздохнула с облегчением. Операция закончилась.
Пора приступать к заживлению.
Глава тринадцатая
Яна вела дневник моей болезни в фейсбуке и живом журнале. Поначалу больше в живом журнале: это было до того, как она совсем перебралась в фейсбук. Там же она публиковала наши реквизиты: карта Сбербанка, яндекс-деньги, paypal. Все как обычно. Френды делали перепосты. Потом перепосты делали совершенно незнакомые люди. И даже те люди, с которыми мы давно перестали общаться. И даже некоторые из тех, кто относился ко мне неприязненно. Я боялся, что кто-нибудь из них напишет в сети про меня плохое и Яна бросится меня защищать; так бывало раньше: кто-то писал что-то плохое про меня или мою книгу, и если Яна видела это, то немедленно кидалась в защиту. Она не сразу привыкла к интернету с его неукротимой свободой, когда каждый имеет право говорить что угодно. Со временем научилась. Но теперь я смертельно болен, и она могла сорваться. Ее могли страшно обидеть даже намеком. Мы с ней поговорили до моей операции: пусть пишут что угодно. Это не важно. Яна сказала: конечно, не важно, плевать. Но я все равно волновался. К счастью, никто ничего плохого не написал или, по крайней мере, это прошло мимо нас. Деньги текли не то чтоб рекой, но о них, по крайней мере, можно было не волноваться. Яна писала в живом журнале обо мне и о своем отце. Иногда о других людях и о себе. Например, так:
«Сегодня суббота, и вроде бы лето. Но оно проходит практически мимо. Если только с утра наслаждаюсь прохладой, пока добираюсь до Володи. Или днем отмечаю, что на улице душно, когда бегу в аптеку, в буфет или поликлинику. Неделю назад попала под дождь. Ну как попала. Я доехала до своей улицы еще до дождя, но забежала в магазин за продуктами. Уже дул сильный ветер и потемнело. Зато дождь был теплым, а купленный за бесценок зонт в этом же магазине — ярко-сиреневый. Мой любимый цвет. У нас с Володей все относительно хорошо. Движемся к выписке. Вова передает всем привет, спасибо за добрые слова. Каждый день читаем ваши комментарии, когда позволяет интернет в больнице, стараемся вместе отвечать. Или я вечером пишу свежие отчеты. На выходных жизнь в отделении замедляется, но зато с понедельника нужно многое решить. Так что ваша поддержка бесценна!»
Когда я перечитываю ее старые посты от июня 2015 года, мне кажется, что она была как маленький испуганный зверек, который пишет для других, но на самом деле уговаривает себя: все будет хорошо, все будет хорошо, пожалуйста, господи боже, пусть все будет хорошо. Земля у нее под ногами плыла, она балансировала на краю пропасти, но все равно продолжала, прихрамывая, упрямо шагать вперед вдоль обрыва, повторяя: все будет хорошо. В тех старых ее постах часто можно встретить слово «ремиссия». Если «ремиссия», то неизбежно «стойкая». Это обязательные слова, которые она использовала, когда говорила обо мне. Она просила у френдов помолиться за меня, просила подержать за меня кулаки. И френды послушно молились, держали кулаки и желали мне выздоровления. Говорили: пусть все будет хорошо. С нами были хорошие друзья. Многих из них мы ни разу не видели — только общались в сети. Кто-то присылал нам посылки: рукоделие, книги, какие-то игрушки, которыми обычно тут же завладевала Майя. Кто-то присылал деньги. Кто-то ставил свечки в храмах и поддерживал нас словами. Было немного странно видеть такую безусловную поддержку. Помню, я подумал, что ничто так не объединяет, как болезнь и смерть. Мне пришла в голову мысль, что социального равенства можно добиться только так, во всеобщем умирании. Это была странная мысль. Я подумал, что, если вылечусь, обязательно разовью ее в своей новой книге. Если, конечно, вылечусь. Если, конечно, она у меня будет, моя новая книга. Вообще мысли о новой книге не покидали меня. Я думал: смогу я теперь написать хоть что-нибудь или нет? Успею ли? Это все казалось слишком далеким. К моменту постановки диагноза я написал больше половины нового романа. Потом я узнал, что у меня рак, и долгое время было не до того, хотя даже во время моей болезни Эрик Брегис не переставал требовать у меня законченную рукопись. Для него болезнь не была оправданием; он в меня верил. Но я не понимал: как теперь что-то можно писать? И зачем? Диагноз что-то сломал во мне. Я ведь здесь чужак. Я не принадлежу этому месту.
Через какое-то время после операции я перечитал написанный наполовину роман. Мне показалось, что это смешно и нелепо. Я стал совершенно другой, и я не понимал того человека, который это писал. Думаю, он бы тоже меня не понял. Все же я попробовал продолжить; там было без малого девять авторских листов, хотелось закончить книгу, но я быстро понял, что не смогу. Эта книга была больше не нужна. Может, когда-нибудь потом.
Глава четырнадцатая
Думаю, в какой-то момент я успокоился и принял для себя, что схожу с ума. Конечно, в психушку я ложиться не собирался; для успокоения я считал, что у меня временный психоз. Я боялся подходить к входной двери ночью. Сидя в темноте за компьютером, боялся повернуть голову: мне казалось, в темноте рядом со мной кто-то стоит. И если повернусь, увижу его. Это черное существо из моего детства. Фантомас. Днем все это было смешно, а ночью становилось не до смеха. Тень в Аксайских катакомбах, фигура в аварийном доме, случай в заброшенном дельфинарии — все это, конечно, поддавалось объяснению. Никакой мистики здесь не было. И тем не менее я боялся, как когда-то в детстве. Ради утешения я придумал, что сошел с ума — не окончательно чокнулся, конечно, но все-таки самую малость крыша поехала. Это успокаивало. В конце концов, я в некотором роде писатель, а писатели бесполезны и, значит, безумны: только сумасшедший будет заниматься таким по сути бесполезным в нашем обществе делом. От таких мыслей становилось легче. Если я сошел с ума, значит, никакой преследующей меня тени не существует: и если я поверну голову в темноте и увижу уродливую рожу, которая пялится на меня, это ничего не значит; это всего лишь мое больное подсознание подкинуло мне безумную картинку. И если я подойду к входной двери и услышу за ней чье-то тяжелое больное дыхание, это тоже ерунда; всего лишь игры моего разума.
Я гордился, что с такой легкостью принял свой психоз. Значит, я на самом деле еще не ополоумел; можно принять свою ненормальность и жить с ней, смирившись. В конце концов, большинство людей живет, примирившись с собственной ничтожностью и ничего не ожидая от существования; я тоже могу с головой окунуться в эту темную реку. Ради развлечения я рисовал темную тварь на бумаге. У меня не получалось. Все время казалось, что вот-вот выйдет: картинка в голове присутствует, я понимаю, как выглядит это существо, надо просто изобразить. Но — не удавалось. Выходило так, будто рисует испуганный ребенок. Вероятно, не хватало мастерства. Однако я продолжал стараться. Я заинтересовался, вычитав в интернете мнение, что рисование может стать средством лечения душевнобольных; подолгу разглядывал картинки, нарисованные шизофрениками, — таких полно в сети. Часто среди этих картинок попадались уродливые чудовища, по-настоящему безумные твари. Одна из картинок заинтересовала меня. На ней был изображен человек, лежащий в кровати; возможно, больной. Рядом с кроватью располагался мольберт, череп, стаканчик с кисточками. К больному откуда-то из-за мольберта тянулось высокое костлявое существо, с анатомией, отдаленно напоминающей человеческую. Голова на длинной, как у жирафа, шее нависла над кроватью, глаза смотрели на человека холодно и безжизненно, длинные руки висели, почти касаясь пола; больной протянул ладонь, то ли чтоб отстраниться, то ли чтоб прикоснуться к существу. По его лицу было непонятно, боится он или испытывает любопытство. Мне казалось, что он хочет прикоснуться, просто чтоб узнать: на самом деле эта тварь находится рядом с ним или это видение. Про автора рисунка было сказано, что у него незаконченное высшее образование, хронический алкоголизм и в больницу он поступал неоднократно в связи с алкогольным психозом. Рисовал по выходе из психоза и вне запоя. Впрочем, все это было написано в интернете, где, как известно, вольно относятся к фактам; мало ли кто и зачем это написал. Никаких специальных исследований, чтоб уточнить, правда это или нет, я не проводил. Да мне, по сути, было все равно, кто автор картинки: главное, в этом существе было что-то знакомое. То, как оно в силу немалого роста старательно пытается разместить свое тело в небольшом объеме помещения; его болезненная худоба и тощая длинная шея. Картинка очень напоминала ту, что застряла у меня в голове. Но все же моя тварь была иной.
