— Да. Раньше она убиралась на вилле Риты Дуайтер. Поэтому мне иногда разрешают пожить там бесплатно.
Это признание заставило ее покраснеть, но ему было что сказать в ответ.
— Моя мама тоже была уборщицей. Я воровал куриные яйца и приносил их домой в карманах.
Они сели за столик бок о бок. Белые перья ее накидки всколыхнулись, когда он прошептал:
— Смотри, нам оставили записку. Наверное, от Марии-Антуанетты.
Китти взяла белую карточку, прислоненную к вазе с цветами.
— Здесь написано, что коктейль месяца — шампанское с Crème de Fraise des Bois, что бы это ни значило.
Джо серьезно кивнул, словно это была жизненно важная информация.
— После революции каждому гражданину положен коктейль месяца. Давай закажем, попробуем?
Китти радостно закивала.
Официант уже подошел к их столику и принял у Джо заказ с таким воодушевлением, словно тот сделал ему величайшее одолжение. В дальнем углу бара скучающий музыкант в заляпанном белом смокинге наигрывал на пианино «Элинор Ригби». Китти сидела, положив ногу на ногу, и ждала, когда он заговорит о ее стихотворении. Вчера ночью она увидела кое-что, что ее напугало, и ей хотелось рассказать об этом. Мальчик опять приходил и стоял рядом с ее кроватью. Он отчаянно махал руками, словно просил о помощи, у него в кармане лежали два куриных яйца. Он пробрался к ней в голову. Теперь она завешивает зеркала, на случай, если он снова появится. Она спрятала руки под сумочкой у себя на коленях, чтобы он не видел, как они дрожат.
— Расскажи о своей маме. Вы с ней похожи?
— Нет, у нее ожирение. Она одна как четыре меня.
— Ты говорила, что знаешь владелицу виллы?
— Да. Риту Дуайтер.
— Расскажи мне о Рите и ее парке недвижимости и боли.
Меньше всего ей хотелось говорить о работодательнице матери. Это было обидно и больно: безразличие к конверту, который она просунула под дверь его спальни. Он постоянно переводил разговор на другое. Она сделала глубокий вдох и почуяла ноту клевера в аромате его туалетной воды.
— У Риты столько недвижимого имущества, что ей пришлось бежать от налогов в Испанию. Это значит, что она теперь может приехать в Великобританию только на несколько дней в году. Мама сказала ей, что она как преступница в бегах, а Рита обиделась и заявила, что ее психолог советует ей принять свою жадность.
Он рассмеялся и запустил пальцы в вазочку с орехами на столе.
Потом они чокнулись и отпили по первому глотку коктейля месяца.
— Китти, какое у тебя любимое стихотворение?
— Из моих или из чьих-то еще?
Он уже должен был догадаться, что он — ее самый любимый поэт. Собственно, поэтому она и приехала. Его слова — в ее сердце. Она поняла их еще прежде, чем прочитала. Но он делает вид, будто не понимает. Он всегда бодр и весел. Так чудовищно весел, что это вызывает тревогу.
— Я имею в виду, ты любишь Уолта Уитмена, или Байрона, или Китса, или Сильвию Плат?
— А, да. — Она отпила еще глоток. — Мое любимое стихотворение — стихотворение Аполлинера. Оно вне конкуренции.
— Какое именно?
Она придвинулась ближе к нему вместе с креслом и схватила перьевую ручку, которую он всегда носит, как микрофон, в нагрудном кармане рубашки.
— Дай мне руку.
Он положил руку ей на колено, оставив на тонком зеленом шелке потный отпечаток ладони. Она воткнула кончик пера ему в кожу так резко, что он подскочил в кресле. Она была на удивление сильной для такой хрупкой женщины и держала так крепко, что он не мог — или не хотел — вырвать руку. Она делала ему больно его же ручкой, выводя на коже татуировку из черных букв:
И
Д
Е
Т
Д
О
Ж
Д
Ь
Он уставился на свою саднящую руку.
— Почему именно это стихотворение?
Она поднесла бокал к губам и облизала стенки изнутри, собирая языком последние капли клубничной гущи.
— Потому что дождь идет всегда.
— Правда?
— Да. Ты и сам знаешь.
— Да?
— Когда тебе грустно, всегда идет дождь.
Он представил себе Китти Финч под бесконечным дождем, как она вышагивает под дождем, спит под дождем, ходит по магазинам, плавает в бассейне, собирает растения под дождем. Интригующий образ. Его рука так и осталась лежать на ее колене. Она не закрыла ручку колпачком. Он хотел потребовать ручку назад, но вместо этого предложил Китти еще один коктейль. Она сидела вся в своих мыслях. Сидела, выпрямив спину, в красном бархатном кресле и держала в руке его ручку. Кончик золотого пера смотрел в потолок. Мелкие капельки пота на шее Китти поблескивали, как бриллианты. Он подошел к бару, положил локти на стойку. Может быть, упросить здешних служителей, чтобы его отвезли домой? Нет, невозможно. Невозможно заигрывать с катастрофой, когда она уже произошла. Происходит прямо сейчас. Происходила и раньше, и происходит опять. Но он будет бороться, будет стоять до конца. Он смотрел на черный чернильный дождь, которым Китти разметила его руку, и думал, что она вызвала этот дождь, чтобы размягчить его решимость бороться. Она была умной. Она знала, что делает дождь. Размягчает все твердое. Он смотрел, как она роется в сумочке, что-то ищет. Теперь у нее в руках была книга, один из его сборников, и она что-то подчеркивала на странице его перьевой ручкой. Возможно, она была выдающимся писателем. Раньше он об этом не думал. Но теперь вдруг подумал.
Джо заказал еще два коктейля месяца. Бармен сказал месье, что сам принесет их, когда они будут готовы, но Джо пока не хотелось возвращаться за столик. Китти хорошо разбиралась в поэзии. Для ботаника — даже слишком хорошо. Почему он ей не сказал, что прочел ее стихотворение? Что его остановило? Надо ли безоговорочно доверять чутью, которое подсказывало: ей не следует знать, что он разглядел угрозу, спрятанную в ее строках? Он вернулся за столик с двумя бокалами. На этот раз Джо выпил клубничное шампанское залпом, словно это была пинта эля. Наклонился к ней и поцеловал в губы, влажные от шампанского. Она не противилась, и он поцеловал ее снова, его черные с серебряной проседью волосы сплелись с ее медно-рыжими локонами. Ее бледные ресницы, зачерненные тушью, трепетали, щекоча ему щеку. Он положил ладонь ей на шею и почувствовал, как зеленые ногти впиваются ему в колено.
— Мы целуемся под дождем. — Ее голос был одновременно мягким и твердым. Как обитое бархатом кресло. Как черный дождь из чернильных букв у него на руке.
Она шла, крепко зажмурившись. Он вывел ее за руку под тяжелую хрустальную люстру в фойе. У нее кружилась голова, она просила воды. Она услышала, как он спросил у портье-итальянца, есть ли в отеле свободные номера. Она открыла глаза. Холеный итальянец что-то набрал на компьютере. Да, есть один свободный номер. Только он обставлен в стиле Людовика Шестнадцатого, а не в стиле ар-деко, и без вида на море. Джо протянул ему кредитную карту. Коридорный проводил их в лифт, отделанный зеркалами. Коридорный был в белых перчатках. Он нажал на кнопку нужного этажа. Она смотрела на многочисленные отражения влажной руки Джо, обнимавшей ее за талию. Ее зеленое шелковое платье легонько дрожало, пока они поднимались на третий этаж в бесшумном лифте, пахнущем дорогой натуральной кожей.
