На нашего общего друга, детского писателя Николая Федорова, вышли какие-то люди, представлявшие интересы одного из кандидатов на выборах. Надвигались выборы в Законодательное собрание, и кому-то из шести сотен кандидатов, разбросанных по пятидесяти округам города, потребовалась газета. Наверное, газета нужна была многим, но на Федорова вышли люди именно этого кандидата. Федоров тут же обратился к нам: не сообразить ли нам на троих?
Надо сказать, что я к этому времени уже ушел с радио, и Григорьев тоже потерял связь с детской редакцией, – мы были как бы безработные, то есть «на вольных хлебах» (так тогда говорили), и были рады любому заработку, но предложение нас привлекло не только и не столько обещанием денег (даже по тем временам смешных), сколько возможностью творческого приключения, ведь от нас ждали «чего-нибудь оригинального». Мы были рады почудить и за три-четыре дня эту газету сварганили, благо нам был предоставлен картбланш. О, какая получилась газета! Чудо, а не газета! Мы отлично порезвились и отвели душу. Что ни материал – эксклюзивность! Была и статья про «магию анаграмм». Посредством «анаграммического вскрытия» Григорьев демонстрировал мрак и пустоту в «истинной сущности» отдельных политиков, тогда как внутри нашего клиента был обнаружен свет, а это многое значит. (Вот только что прочитал в новостях, что лидеру праймериз республиканцу Трампу помогает собственное имя, означающее «козырь», ибо, пишут, «имя – это судьба»!..)
И другие были находки…
Вообще-то, политический пиар дело, прямо скажем, не очень благородное, с признаками неизбежного извращения. Но тут моя совесть чиста. И чиста она по двум причинам.
Во-первых, наш кандидат не только не претендовал на победу, но даже не надеялся попасть во второй тур. Не знаю, зачем он вообще участвовал в этой изнурительной борьбе, но задача его была получить место не ниже четвертого-пятого (и с этим он справился).
И во-вторых. Как оказалось, наша газета вообще не предназначалась для чтения, во всяком случае, чтения избирателей. За день до выборов весь ее тираж, упакованный в пачки, лежал еще в дальней каморке подвала, занятого штабом нашего кандидата. Надо полагать, кто-то в штабе просто решил сэкономить на распространении – газету не разносили по домам. После выборов ее просто сдали в макулатуру, если не свезли на свалку. Достаточно и того, что ее своевременно показали главному ее герою. Он посмотрел и одобрил.
Финт с газетой не самое абсурдное, что было на этих выборах. Когда я заходил в штаб, мне казалось, что я становлюсь героем пьесы Ионеско.
Да и на всей кампании лежала тень драмы абсурда. Придурковатый цинизм, господствующий на этих выборах, усугублялся какими-то инфантильными расчетами и придавал всему карнавалу вид трагикомической фантасмагории. Именно тогда обкатывались грязные технологии вроде использования кандидатов-двойников, то есть однофамильцев конкурентов (так, в одном округе – не нашем – в числе семерых зарегистрированных толкались сразу три Мироновых, тогда как «настоящим» мог считать себя только один!). Практиковались и другие фокусы.
Очень ценный опыт для любознательного литератора. Каждому из нас, посмотревшему на все это – и Федорову, и Григорьеву, и мне, – мнилось уже, что мы способны сами возглавить любой предвыборный штаб, где бы ни состоялись выборы.
Мне очень захотелось порулить предвыборным процессом, но не где-нибудь, а у себя в голове – иначе сказать, на бумаге.
Нахожу в дневнике запись от 23 ноября (до первого тура еще две недели): Хорошо бы сварганить роман «Имиджмейкеры».
И через пять дней – 28 ноября 1998-го: Вот как надо:
«Дайте мне обезьяну, и вы изберете ее президентом». – Так и назвать: «Дайте мне обезьяну».
Тот случай, когда весь роман будет расти из названия. А что до изречения, давшего это название, то его скоро припишут Б. А. Березовскому, только не говорил этого Березовский и не претендовал он на авторство афоризма про обезьяну и президента. Я сам виноват – не нужно было щеголять эффектной фразой и повсеместно рассказывать о своих замыслах. Ладно, не это главное.
С «Обезьяной» я не очень спешил, отвлекали другие дела – надо было доделать «Член общества, или Голодное время».
Как бы то ни было, к лету будущего года сюжет «Обезьяны» в целом сложился. Придумался образ главного героя Виктора Тетюрина, молодого незадачливого литератора, вдруг обернувшегося политтехнологом (время у нас динамичное).
Запись от 14 июля 1999:
«Дайте мне обезьяну», первые наброски. Позвонил Федоров: «Что делаешь?» – «Пишу». – «Жарко писать». – «И не писать жарко».
+ 32°, безветрие, за окном долбят асфальт – плохо пишется, грех скрывать. В конце июля мы с Григорьевым поехали в Псковскую к моим родителям – они жили в деревне. Я донимал Григорьева своими идеями, он развлекался сочинением шарад и по любому случаю разражался экспромтами.
Один из таких экспромтов оказался записанным. Но это уже через день по возвращении в город. Я иду с женой по Литейному, вдруг откуда ни возьмись – снова Григорьев! Подбежал и, сверкнув глазами, торжественно продекламировал:
Может, сдуру… А быть может, спьяну
он трясет лохматой бородой:
«Дайте мне, ребята, обезьяну!» —
Но гуляет все-таки с женой.
«Запиши», – говорю; он записал. Прелесть григорьевских экспромтов – в сочетании их абсолютной бессмысленности с некоторой бытовой достоверностью. Что ему моя «Обезьяна»? Что «Обезьяне» – Григорьев? Сейчас мне кажется, они уже сами искали друг друга.
В августе моя голова была целиком занята романом, дело дошло до бессонницы. Город заволакивало дымом, горели торфяники.
Одиннадцатого числа новоявленные друиды в Англии разгоняли тучи; у нас тучи разгонять было некому, поэтому обещанное пятидесятичетырехпроцентное солнечное затмение мы не увидели. В этот день я совершил литературное преступление: заставил повеситься персонажа второго плана – кандидата Шумилина.
Запись от 13 августа 1999:
Григорьев-анаграммист как представитель «реального сектора» в «Обезьяне».
Всё! Я поделился с ним новой концепцией. Я позвал его в «Обезьяну».
В качестве «закадрового» сюжетообразующего героя.
Предложил ему осуществить «анаграммическое вскрытие» моих персонажей – причем «от себя», от своего имени, от своего доброго имени – Геннадий Анатольевич Григорьев.
Сюжетно присутствие Григорьева мотивировалось следующей ситуацией. В одном из городов нашей федерации проходят элекции (преимущественно так в романе именуется то, что в других случаях называется «выборами»). Есть персонаж – не главный, но важный – политтехнолог по фамилии Косолапов, серый кардинал блока «Сила и справедливость» (заметим, что в 99-м, когда писался роман, никакой «Справедливой России» еще и в помине не было, а упомянутый «настоящий» Миронов даже не думал, что ее возглавит). Этот Косолапов – сторонник нестандартных технологий. Отчего бы вымышленному Косолапову не посотрудничать с вполне реальным Геннадием Григорьевым, известным знатоком тайн имен? Если Григорьев действительно согласится войти в роман на правах персонажа, Косолапов будет отсылать ему в Петербург имена, фамилии и отчества своих клиентов для последующего «анаграммического вскрытия» с учетом пожеланий заказчика. Готовый материал в этом случае поступал бы от Григорьева в предвыборный штаб, изучался бы на месте другими персонажами и в соответствии с темой «магия имени» интерпретировался бы в плане извлечения «истинной сущности» того или иного кандидата. Изучение григорьевских анаграмм позволит Косолапову разработать оригинальную предвыборную стратегию для своих клиентов.
