– Здесь, – подвел сторож, – глядите, здоровенькие.
– Вон ту, – сказал Колян, показывая на лохматое существо, виляющее хвостом. – Видишь, глаза какие.
– Молоденькая, – похвалил сторож.
– А мне кажется, та потелегеничнее… нет? – спросил Жорж.
Телегеничность и лохматость были основными условиями отбора.
– Нет, – сказал Колян твердо. – Эта на Ушанку не тянет. Вон та Ушанка.
Услышав слово «ушанка», сторож полюбопытствовал:
– Скорняжите, значит?
– Сам ты скорняжишь, отец, – сказал Колян.
Старик смело прошел за сетку к собакам, через минуту на Ушанку надели поводок. Колян, склонясь над счастливой дворнягой, рассматривал шерсть на спине, много ли блох; сын ветеринаров знал, что о присутствии блох можно судить по черным точечкам на кончиках ворсинок – то блошиные экскременты.
– А справочку ветеринарную не хотите?
– А ты, батя, что, и справки выписываешь?
– Выписываю не выписываю, а организовать могу.
– Нужна нам справка? – спросил Колян компаньона.
– А зачем?
– Ну мало ли? Он привередливый. Может и справку потребовать.
– Обойдется.
– А если будут копать?
– Кто будет копать? На этом участке не докопаются.
– Ребята, – робко сторож сказал, – я в ваши дела не вмешиваюсь, но если вас интересует скотомогильник, могу показать.
– Ты нам, батя, вот что скажи, нам бы так, чтобы огласки не было… и чтобы задним числом… организуешь справочку?
– Триста.
– Прямо сейчас?
– Завтра. После обеда. И еще свидетельство. С печатью.
– Может, и не понадобится. Вот тебе на бутылку еще.
– Покорнейше благодарю. Со справочкой-то мне бы самому спокойнее было.
– Тебе-то какая разница?
– Дак ведь я ж не знаю, зачем вы, ребятки, может, вы на шашлыки…
Политтехнологи переглянулись.
– А если на шашлыки, – спросил Жорж, – обязательно справка нужна? Если со справкой, думаешь, с тебя и спросу не будет?
– Ничего я не думаю! Я так про шашлыки сказал!.. В ней и мяса нет… на шашлыки.
– Что же, батя, ты не веришь нам, что мы его дочке собачку купить решили?
– А какая вам разница, верю я или не верю?
– Нет, ты скажи, почему ты не веришь?
– А вы на себя посмотрите…
– Кто ж мы, по-твоему?
– Ну, это не мое дело… кто вы, по-моему!..
– Нет, ты не бойся, ты скажи, что мы, по-твоему, с этой собачкой делать будем?
– А то и будете, – внезапно осмелев, сторож сказал. – Пырнете ножом, а потом кровью голую женщину поливать станете! Блудницу!
Металлический блеск появился в глазах старика.
– Батя, вот тебе еще десятка, в церковь пойдешь, свечку поставишь…
– Совсем рехнулся в своей живодерне, – сказал Жорж, когда вышли на улицу.
Дверь в автобус была закрыта, Женя-водитель ушел искать, где купить сигареты; здесь, у колеса, и открыли бутылку. Ушанка с такой радостью слопала колбасу, для нее специально прихваченную, что растроганные политтехнологи отказали ей собственную закуску.
– Может, нам это зачтется, – сказал Колян, но не сказал где (наверное, «там»).
Водка на него как-то сразу подействовала, лицо покрылось красными пятнами.
– Ты это… здоров?
Он только рукой повел, мол, хорошо, не надо. И вдруг стал декламировать:
– Живодерня. Засовы-затворы.
Клетка-сетка. Железная дверца.
Меня встретили сухо. Зато мне
подарили щенка. «И запомни,
что у каждого есть оно, сердце…»
– Ты чего это? – вытаращил глаза Жорж.
– Я стою со зверенком… со зверем.
Он за пазухой, короткохвостый.
Если жизни свои соизмерим,
то у нас одинаковый возраст…
– Чье это? – спросил Жорж испуганно.
– Мое! – произнес Колян (как в омут головой).
– Да ты что? – протянул Жорж. – Сейчас придумал?
– Нет, в юности… В школе учился еще…
– Если взять всех собак и собрать их,
то ведь… тоже у каждой по сердцу…
Я стою… мы стоим перед сеткой,
а за сеткой – другие собаки…
– Да ты, Колян, типа поэт! – воскликнул Жорж, восторженно.
– Нет, юношеское, – сказал Колян. – Думал, забыл, нет, помню…
– И глядят как-то странно собаки:
то ли сердятся, то ли за благо
принимают то, что собака
покидает собратьев,
и, наверно, меня за обманщика,
что внушает: «Легко помирать», —
принимают. Ведь я насобачился
и людей, и собак понимать.
– Ты? – опешил Жорж.
– Я, Жорж, я. Это я о себе писал.
– Ну ты меня убил. Вот не ожидал… Я ж тебя сколько лет знаю…
– А вот видишь, каким был… когда в школе учился, – Колян вздохнул ностальгически. – Я за это стихотворение… премию получил… На конкурсе юных поэтов… Мне книжку подарили… Понимаешь?… Ахмадулину…
– Слышь, так ведь это ж, про собак, его опубликовать надо! Как раз в жилу! Рядом с фотографией… как ее… Шапки этой… Ушанки…
– Не хочу.
– Да мы тебя в каждый ящик опустим!..
– Не хочу в ящик…
– Да ты же находка!..
– Отстань…
– Ты что, светиться не хочешь?… Тогда без подписи давай…
– Не хочу без подписи…
– А можно Илье нашему приписать… Муромцу…
– Богатыреву? – воскликнул Колян. – Ни за что!
– Какая идея богатая! – закатил глаза Жорж. – Надо обязательно Филимонычу сказать, ему понравится…
– Только не Богатырев!..
– Он собачку-то не на улице подобрал, а как мы – в животноприемнике… Вот откуда Ушаночка!.. И стихи придумал… сам!.. твои!.. Это ж гениально!.. Нет, скажи!
– Иди ты в жопу! Почему я должен свои стихи отдавать Богатыреву, пускай даже юношеские?
– Я понимаю, – сказал Жорж уважительно, – это часть тебя…
– Меня!.. Понимаешь?… Моей души!.. Моего сердца!.. Извини за выражение.
– Так тебе ж откупные заплатят, – произнес Жорж неуверенно, слово гонорар он произнести не решился.
– Иди ты со своими откупными!..
