Ага, зацепило.
– Историю знакомства будущего сенатора с его будущей женой, он холостой, но мы его женим…
– А при чем тут Ревякины?
А лишайники при чем вчерашние? Зачем она втюхивала про лишайники?
– Катюша, подскажи, пожалуйста, мне по работе историю любви сочинить надо… Ничего в голову не приходит…
– Чем ты там занимаешься? – ужаснулась Катя.
Вот тем и занимаюсь, Катюша.
Снизошла, поведала Катя Тетюрину, где Ревякины познакомились. В Тбилиси. Каким боком занесло в Тбилиси Ревякиных, Катя не знала, да и Тетюрин больше не допытывался; не из-за Ревякиных же он звонил, в самом деле.
– Я тебя вчера не поздравил.
– С чем?
– С позавчерашним.
Не понимает?
– Со мной.
– Ты когда вернешься, Тетюрин?
– Скоро. Когда победим. А ты когда на Алтай?
– В понедельник.
– Привезешь меда алтайского?
– И мумие.
…В конце коридора на спинке кресла, в котором сидел охранник, Рита сидела, подобно птице. Оба просматривали глянцевый журнал. Тетюрин помахал рукой Рите, прежде чем вошел к себе в комнату. Так и должно быть, думал Тетюрин, если Рита, значит, нос прямой и тонкий, глаза черные. А еще Риты никогда не бывают полными.
Глава четвертая
1
На необитаемом и безымянном острове – правильней, островке – сидит – правильней, полулежит – на скамеечке Косолапов и пишет; а пишет он книгу «Многоцветный пиар».
Пень вместо стола и лоно природы сближают его с историческим персонажем, и вовсе не бессознательно, а даже очень сознательно подражает Ленину Косолапов.
Ленин в Разливе, а Косолапов на острове, и нет ничего смешного. Косолапов любит природу, хотя и урбанист. Он чтит память Ленина, хотя и аполитичен. Ленин сегодня забыт. Ленин – страшилка-смешилка. Дать, что ли, справку? Родился в Симбирске. Окончил петербургский университет экстерном. Профессиональный революционер. Юрист, публицист, практик партстроительства. Долгое время жил в эмиграции. Один из вождей революции 1917 года. Руководил советским правительством. Умер в 1924 году. Похоронен в Москве, в Мавзолее. Мавзолей знает каждый, чего не отнимешь. И вот парадокс. Тело Ленина В. И. как достопримечательность Мавзолея более известно, чем Ленин сам – во всяком случае, все могут сказать, где Ленин лежит, но не каждый ответит, что Ленин отстаивал.
В отличие от некоторых, Косолапов не находил тело Ленина объектом художественным, не рассматривал хранение мумии в открытой для всех гробнице как бессрочный перформанс, не обзывал труп вождя инсталляцией и, будучи сам продвинутым акционистом, не одобрял концептуальных выходок, связанных с Мавзолеем. К ленинскому трупу он относился с почтением едва ль не мистическим. Популярность объекта – не в смысле посещаемости, а в смысле того особого места, которое он по-прежнему занимал в сознании современников, – серьезно волновала Косолапова. Кого сегодня заботит мумия египетского жреца, выставленная в Эрмитаже?
Непреходящую актуальность вопроса, это неизменное внимание к чужому, тем более мертвому телу – что тех, что других – Косолапов рассматривал как своего рода реликтовое эхо грандиозной, ни с чем не сравнимой, давней и дивной раскрутки целого комплекса глобальных идей, от которых сегодня сумбур в голове, но эхо-то… эхо-то длится, звучит. Заворожить – не на день, не на два – на многие десятилетия полпланеты… и длиться, звучать!.. даже в гуле поздних откатов… Это ли не мастерство? Он и по смерти оставался великим пиарщиком, но перед живым Косолапов готов был преклониться.
Три года назад, собрав команду для выборов в Красноярске, политтехнолог Косолапов призывал коллег читать Ленина. – Читайте «Лев Толстой как зеркало русской революции»! Что ни фраза – свинцовая капля. «Зеркало – революции»! Русской! Вот образ! Толстой!.. Герцен тоже надежно забыт, – пожалуй, даже круче Плеханова. Но кто его разбудил – звучит реликтовым эхом: это они – декабристы! Те самые декабристы, которых уже путают с октябрятами, – но не иссякла энергия заклинания, и не надо напрягать память: они и только они, декабристы разбудили Герцена. Слишком далеки от народа. Социализм, мои дорогие, плюс электрификация всей страны, ум, честь и совесть нашей эпохи. И не важно, кто именно был политической проституткой.
(А еще Косолапов рекомендовал прочесть статью Умберто Эко о «Манифесте коммунистической партии», в которой некогда культовое произведение Маркса и Энгельса рассматривалось как непревзойденный шедевр высокого пиара.)
Книга будет состоять из двух частей. «Черно-белый пиар» – это первая часть, и вторая – так решил Косолапов: «Весь спектр». Наряду с голубым и зеленым во всем этом спектре найдется место и красному. Косолапов обязательно напишет о Ленине.
Творческий путь Косолапова был неровен, был труден, тернист. Потерпев неудачу с постановкой «Женитьбы», Косолапов со сцены ушел. Был он молод и открыт соблазнам авангардизма. «Ушел в зал», – напишет биограф. А что такое зрительный зал, если взглянуть на публику незамыленным взором? Материал удивительный – чистый, наивный, невинный. Косолапов додумался до того, до чего бы европейская театральная мысль, не будь Косолапова, доходила бы еще лет двести: Косолапов изобрел театр-паразит, нечто совершенно оригинальное. Представим себе небольшую труппу, человек пять-семь, проникающую на какое-нибудь представление. Участники труппы, маскируясь под добропорядочных зрителей, занимают места в соответствии с купленными билетами, но, главное, в соответствии с замыслом. Начинается первичное действие – на сцене. Группа-труппа пока себя ни чем не выдает. Все наслаждаются игрой актеров (первичных). Ближе к середине спектакля театр-паразит обнаруживает себя повышенной активностью одного-двух псевдозрителей, между ними завязывается интрига, никакого отношения не имеющая к происходящему на сцене. По мере развития вторичного (паразитического) сюжета в действие вступают другие «паразиты», так или иначе подыгрывающие начинателям. Цель представления – втянуть в игру как можно больше зрителей, переключив на себя их внимание с игры первичных актеров, и предоставить публике возможность самореализоваться в безотчетной и непредсказуемой игре, лишь мягко корректируемой актерами театра-паразита в соответствии с заранее намеченной сюжетной канвой. Надо сказать, что театр-паразит не ставит перед собой задачи срыва основного спектакля, и этим он принципиально отличается от организованной клаки. «Мы не клакеры, мы актеры». Как и любой паразит, театр-паразит заинтересован в жизнедеятельности кормящего организма.
Гениально! – решали все, кому Косолапов излагал свою нетривиальную концепцию. Энтузиасты сами просились в труппу. Косолапов хотел премьерным выступлением порезвиться на классике – на Чехове, например, или Шекспире. Все вместе, однако, решили оттянуться на чем-нибудь современном. Шла тогда пьеса «Дон Педро» о двух замороченных пенсионерах, племянница одного из них выходила замуж за богатого, но подозрительно жуликоватого бразильца. Трагикомедия. Спектакль же паразит назывался «Серийный убийца», о чем в афишах, естественно, не сообщалось. Премьера прошла успешно. На словах Георгия Васильевича, персонажа первичного представления: «Фу, Антон Антоныч, как вы меня напугали», – актриса-паразитка неожиданно узнала в актере-паразите, сидящем тремя рядами выше, ни много ни мало серийного убийцу, которого якобы разыскивает милиция. Она не сразу выдала свое волнение, волнение нарастало постепенно и так же постепенно передавалось близсидящим зрителям. Наконец «серийный убийца» почувствовал что-то неладное; он пытался незаметно уйти, но другой актер-паразит ему смело препятствовал; «серийный убийца», сбив набок рыжий конспиративный парик, остался на месте и только прятал лицо, закрываясь программкой; его между тем узнали другие зрители, провоцируемые паразитической группой-труппой, разумно рассредоточенной по залу. К тому моменту, когда на первичной сцене Антон Антоныч и Григорий Васильевич стали вспоминать, почем шла водка при большевиках, уже добрая половина зала находилась при убеждении, что серийный убийца от возмездия не уйдет.
