Для этого годится так же и дайвинг.
Но рынки садоводов! Буйство рассады, лопаты, не нюхавшие земли и горящие на солнце, дачное дикорастущее счастье! Бойкая бабулька — награда тому, кто поддержит разговор о луховицких огурцах и поправке к закону о пенсиях.
Мы — жители Шеола, а вот у свах и советчиков кровь ещё тёпла — оттого и советы такие.
А надо пристальнее оглянуться — и делов-то.
Шеол».
Он говорит: «Мне сперва мешало, что я пьяных не люблю. Пил как-то с ними наравне, но всё время как-то грустнел.
А грустнел я от того, что мои собеседники нравились мне всё меньше и меньше, с их нетвёрдой уже речью, с дурацкими шутками… А ведь это были те люди, с которыми я полвека отмахал по жизни, и иных уже не будет.
Среди ночных разговоров с алкоголиками я пытался запомнить некоторое наблюдение: мне стали интересны человеческие судьбы, судьбы старых знакомых. За много лет судьбы эти поворачивались, дёргались из стороны в сторону, и живой человек, с которым я был неблизко (важно, что неблизко) знаком, превращался в персонажа. И моя судьба виляла, происходило то, что один удавленник точно описал „Жизнь моя, иль ты приснилась мне?!“ — с таким оттенком недоумения и ужаса. Но вот дальние знакомые — да, с ними всё выходило ужасно интересно — как на сцене. Вышла замуж за француза, Работает главой представительства. Лежит на Донском. Уехал в Новую Зеландию — удивительно, к каким коротким предложениям сводима чужая жизнь, и ты-то думаешь, что твою жизнь так просто не опишешь.
Ан нет, опишешь.
Очень даже опишешь.
Некоторый и вовсе одним словом — пьёт.
Пока ещё с моими алкоголиками интересно, и я обнаружил ещё одно (то есть, я это и раньше замечал, но в эту ночь как-то особенно заметил) — это особенный тип суетливости пьяного человека.
Пьяный человек, в своей средней, промежуточной стадии опьянения, очень хочет быть полезен обществу, и начинает кормить окружающих.
Вернее, пытаться кормить.
То есть, он развивает какую-то утомительную активность, причём алкоголик в этот момент забывает, что он не дома, и принимается командовать. Он норовит кормить женщин сложной судьбы, оказавшихся за столом, но, обессиленный, требует этого от меня, как от владельца трактира.
Это какое-то очень странное сочетание настойчивости и бессилия.
Я им дивился.
Всё было бы ничего, только с течением времени неизбежно развивается алкогольный делирий.
Суетиться приходится уже по поводу жизни и смерти самих алкоголиков, с их сложной и интересной судьбой. Долг прежней дружбы заставляет.
Хорошо, когда есть знакомые на скорой помощи и в „психушке“.
Это, как правило, недолго.
Тем более, если жить на разных концах города, это становится лёгкой и необременительной ностальгией, а не тяжким трудом обречённого родственника.
А? Мои проблемы? Нет, мои не из-за этого.
Мои чёрт знает от чего, врачи гадают. Я сейчас больше ссусь в эти банки, чем в унитаз.
Но это не повод полюбить пьяных, нет.
Не люблю и всё там».
Он говорит: «Мы тут все с телевизорами лежим, да каждый второй с компьютером.
А я как лежал в прошлый раз, видел одного — так тот всё боялся, что помрёт, а медсёстры его почту прочитают. Ну, нормальный страх.
Стирал всё сразу, суетился. Заговорили мы с ним о взломах частной и рабочей почты — рабочей, это совсем другое дело, но вот частное нас, несмотря ни на что, тревожит больше.
Но дело не в этом — каждый раз, когда случается мелкое в масштабах человечества наступление на приватность, люди вздрагивают.
Хотя казалось, что день за днём окружающий мир доказывает нам, что никакой приватности в нашей жизни нет.
Но когда происходит такая история, я всегда думаю, что она послана мне в какое-то назидание.
Назидание тут как раз не в том, что мы все живём как на ладони.
Человек религиозный, так вообще должен начинать с этого ощущения каждый день и с этим же чувством засыпать. Но есть ещё одна тема — вот добрый К. говорит, что всё это ужасно, и люди пишут о кошечках и пусиках, кто-то зовёт возлюбленную Писей, и на этом фоне нынешняя и будущая власть должна вызывать сочувствие. Эким народом ей приходится управлять, а он ещё время от времени голосует.
Я так в отличие от того напуганного — форменный мизантроп, и никакого сочувствия никакая группа у меня не вызывает. Я довольно давно, ещё до появления сайтов, где выкладывают фотографии котят, догадывался о том, как в этом смысле устроено человечество — как под властью Генеральных секретарей, так и под властью президентов, кондукаторов и кормчих.
Однажды я прикупил на Савёловском рынке коммуникатор — новенький, прямо в коробке, однако оказалось, что им год пользовался один милиционер. SMS свои он стёр, однако ж оставил мне на память свои логи ICQ.
Мне нечего ломаться — читать-не-читать, у меня профессия такая, я в прокуратуре служу, вижу много, хотя никогда не расскажу того, что сам считаю ненужной обществу чужой тайной.
Тут главное даже произвести впечатление, что не расскажешь — а то подозревать безвинно будут, а это уже совсем обидно.
Знаешь, на что это похоже? Расскажу сейчас — мне как-то достался чужой бушлат от неизвестного человека. И вот ты обнаруживаешь чужую жизнь в крошках табака, монетке из чужой страны, таблетке для обеззараживания воды, две гаечки, завёрнутые в клочок письма из дома.
Вот, кстати, милиционер тот был молодым парнем, его гонят из подмосковного города на усиление, а у него свидание, начальство не отпустило в отпуск. Нормальная жизнь со своими котятами в шкафу.
Наша частная переписка одинакова, мои частные письма не многим интереснее, чем телефонная переписка молодого милиционера. Мы все такие.
Случаи, когда муж нечаянно узнаёт, что Машенька не его дочь, а Виктора Петровича — всё же редки и чаще встречаются у Достоевского. „Наивны наши тайны, секретики стары“, как пел один бард (эти стихи плохие).
Жизнь не густа.
Придираться к котятам нечего.
Он ворочается в койке и вдруг читает наизусть стишок: „Других не зли и сам не злись. Мы гости в этом бренном мире. И если что не так — смирись, будь умнее — улыбнись, холодной думой головой, ведь в мире всё закономерно: зло, излученное тобой, к тебе вернется непременно“.
Этот стишок я видел на стойке сестринской в отделении хирургии в прошлой моей больнице. И здесь он есть.
Они его везде вешают. Это у них что-то вроде оберега.
Все сёстры, кого я спрашивал, говорят, что это Омар Хайям.
Интересно, кстати, действительно ли это Омар Хайям. Я тебе так скажу: есть у нас традиция всякую многозначительную херню в стихах приписывать Хайяму, а всякие короткие сентенции о смысле жизни — Конфуцию.
