Тут уж ничего не поделаешь — далеко, там кенгуру прыгают, да и по слухам все в этой Австралии из таких приезжих. Правда, всё же некоторые под охраной приезжали.
Но я отвлёкся — стоит честный немец на палубе парома ни жив, ни мёртв, потому как, если догадаются, что он по-русски понимает, так его прямо в море и кинут, акулам на съедение.
Но обошлось.
Однако этот мой немец, как человек порядка, всё же пошёл в полицию и всё негритянским полицейским рассказал. Полицейские в ту пору ни одного живого русского не видели и даже очень заинтересовались этой коллизией.
Приехали на тот остров, покрутились, да только что нашли, так два трупа в прибое. Ну, колото-резаные у них наличествуют, а вот документов нет никаких.
Видать, не по зубам оказался колобок. А сам пропал, как в Бермудский треугольник прыгнул — тем более, что вот он, рядом.
Немец всё крутил головой: „Никакого криминала у нас в бизнесе не будет, никакого. Мы должны честно — честно“. А потом он у меня жену и увёл. Честно так.
Осталось мне руками разводить, а она уже в Кёльне.
Ну, честное слово, немного обидно.
И ведь с топором туда не поедешь. Будешь во всех рамках звенеть, людей пугать.
А так — поехал бы. Если честно».
Он говорит: «Эту историю многие рассказывают, кто про один корабль, кто про другой.
Правды нигде нет, правду я только знаю. Никому не верь, только мне. Это с яхтой Денница было.
Денниц — это такой фашистский адмирал, ну, и, разумеется, была у него яхта. Мы её по репарациям отобрали и перегнали во Владивосток. А на яхте этой всё очень благородно — медь горит, полированное дерево тускло мерцает… Посуду, правда, сразу побили, потому что она со свастиками была. Все названия по-русски надписали, правда, кривовато, на мой взгляд. Но то и дело при каком-нибудь ремонте старина вылезала — сунутся в дизель, а там на каждой гайке какой-нибудь хайльгитлер изображён.
Ну и выходил на этой яхте комфлота, да и то, только когда к нам из Москвы кто-нибудь приезжал. Ну, натурально, тогда в море, с коньячком, да ещё певицу из ёперного театра прихватят. Рояль в кают-компании бренчит, амурские волны переходят в хоровую гибель „Варяга“, а адъютант уже с бумагами наготове.
И ручку в зубах держит, как пират свой ножик.
Потом, конечно, укатали сивку крутые горки. Ходовая часть ни к чёрту стала, и пили уже на берегу.
Наконец, постигла яхту участь всех пушных зверей — пошла она под списание. Так не только медяшки свинтили, но и гайки с хайльгитлером себе народ на сувениры разобрал. Но это уж е удивительно — в те времена „Аврору“ на ремонт поставили, так кто-то у неё всю тиковую палубу подпёр. Так что сидит нынче какой новый русский со своими девками на бывшей адмиральской даче, а у него под ногами поскрипывает революционная палуба, по которой ещё комендор Огнев свой холостой заряд к баковому орудию тащил.
Ну так то — в Ленинграде, а у нас — Дальний Восток, нравы провинциальные. Ну и фантазия соответствующая: „Во время цунами утрачена хрустальная люстра, смыто за борт зеркало из каюты капитана“.
Принесли акты и на мебель — там кресла такие были, что говорили: не то, что Денниц, два Геринга поместятся. Ну и их волной за борт смыло.
Проверяющий прочитал, крякнул и приписал аккуратно: „И рояль — тоже“.
Верь мне, это у нас история была, на ТОФе, не где-нибудь.
Про рояль не скажу, а эти кресла своими глазами в одном доме видел. Два Геринга, может, и не поместятся, но один — точно войдёт».
Он говорит: «Мне часто приходит на ум мысль, — кем надо быть, чтобы чувствовать себя уверенным в жизни? Вот есть у меня стоматолог знакомый — никогда не бедствовал, ни при каком кризисе. Но это частности. Я вам вот что скажу: самый главный человек — это инженер, потому что круг замкнулся.
Сейчас никто ничего делать не умеет. Продавать худо-бедно научились, тратить деньги — тоже. Поэтому инженеру — любые двери открыты.
А я вот всю жизнь с механизмами дружу.
После института поехал в Европу — всё равно у нас работы не было. Через некоторое время оказался в Париже. Там ещё всё было по-другому, но негры с арабами уже тогда шалили… Ко мне пару раз на улице ночью подходили — всё как у нас есть, сигаретку дай, деньги есть, а если найду. Но я стал носить с собой разводной ключ. Как спросят закурить, я сразу ключ показываю — такая у меня инженерная смекалка.
Причём когда денег у меня сначала было немного, я в гостинице жил, а как завелись — проживал на барже. Ну, на Сене баржа стояла. Правда, не на фоне собора наши-дамы-из-парижа, где, по слухам, только бессмертные живут, да актёр Пьер Ришар. Нет, далеко, за Южпортом, если говорить по-нашему.
Я там познакомился с девчонками — всё как у нас, одна пострашнее, другая посимпатичнее.
У одной из них и была баржа — настоящая, ржавая.
— Можешь, говорят, нам движок починить?
— Да посмотрим, чего ж нет?
Вот я и живу у них, работа — „не бей лежачего“.
Да только симпатичная на меня внимания не обращает, впрочем, и та, что пострашнее — тоже.
Я только по ночам слышу, как они за переборкой любятся.
Думал, что они как-нибудь дверь отворят. Нет, не отворили.
Правда, как дизель я починил, они мне спасибо сказали и даже билет домой купили.
Ну и ладно, думаю, встречи были без любви, разлука будет без печали.
И поехал на Родину.
У нас-то инженеру все двери открыты.
Это всё потому, что никто ничего делать не умеет».
А ещё он говорит: «Была она девушка видная, красивая — спортсменка, комсомолка. И послали её в Берлин со всяко-разной культурной делегацией. И отчего-то вступило ей в голову посетить могилу Бертольта Брехта. Ну, бывает — он тогда был популярен очень. Да и то, отчего бы не посетить какую-нибудь могилу? Очень даже посетить. Могилы очень красивые бывают.
Ну так вот, выходит она из гостиницы и садится в трамвай. Отчего-то эта комсомолка решила, что всякий берлинский житель знает, где оная могила обретается. Да и то верно — к примеру, редкий москвич не знал, где могила Высоцкого. Как поймает его провинциальный житель, как спросит, где Высоцкий лежит, так тот сразу и отрапортует: на Ваганьковском кладбище, прямо у входа. Ну, и тут схожие ожидания, хотя дело много раньше было.
И вот эта комсомолка выбрала бюргера посимпатичнее и подсела к нему. Тот сразу насторожился, но виду не подал. А она и говорит, мобилизуя свой немецкий язык: Ich suche nach einer… ээ… Platz… wo… И тут забыла ключевое слово friedhof, то есть — кладбище. Ну, и как все мы, начала его объяснять, через имеющиеся слова:
Ich schuldigung, говорит, bitte Ich suche einem Platz, wo gefallen… toten schlaffen!
