— Ещё бы, — подумал я про себя — ещё бы. Жизнь её вполне удалась, и — не только профессиональная.
— Тут у нас, правда, есть одно заведение… — продолжила моя любовь. — Но оно не самое дешёвое…
Эта фраза, кстати, всегда падает в гулкую пропасть на встречах старых возлюбленных — будто катализатор в спокойный пока раствор. Я замотал головой вверх-вниз и вправо-влево одновременно. А потом прошёл за ней через череду грязных дворов, и, наконец, начал спускаться по лестнице в углу одного из них. Лестница была мокра и заплёвана.
Но вот с визгом отворилась стальная дверь, и перед нами открылась кинематографическая картина: там был свет в конце тоннеля, высокие технологии, полированная сталь, антикварная мебель и иная жизнь. Ещё там было несколько бильярдных столов — вокруг них плавали странные существа, похожие на персонажей звёздных войн. Один был с голым пятнистым черепом, другой с фиолетовым ирокезом, третий — злобный с виду карла. Клянусь, там даже была официантка с тремя грудями! Хотя это, кажется, из другого фильма.
Мы прошли мимо этого зверинца в соседнее помещение и уселись за деревянными столами точь-в-точь, как в немецкой бирштубе.
Разговор не клеился. Сбылись все мои мечты — видение из прошлого сидело рядом со мной, а я не в силах был вести себя весело и непринуждённо. И тут мерзавец-бармен прошёл через всё пространство комнаты с кассетой в руках. Он сунул её в щёлкнувшую пасть музыкального центра — компакты были тогда не в чести.
Раздались знакомые звуки. На кассете подряд были записаны Yesterday, а затем — „Осень“ Шевчука. И тут я поплыл, мышцы моего лица искривились, и оно рухнуло на подставленный кулак…
Так что братков — не трогать! Это — святое.
Жизненная песня».
А ещё он и говорит: «Знаешь, у нас был начальником КЭЧ один гуран. Ну, гуран — это у нас в Забайкалье так зовётся сын казака и бурятки, они все упёртые. И этот не просто упёртый, а такой, что я ему и говорю: нарвёшься ты, нарвёшься. И точно: надо было принимать военный городок, а этот гуран всё не подписывает. Не так там уклоны какие-то, не так там откосы, труба канализационная не так проложена. Он-то понимает, что всё это ему потом эксплуатировать. Да не он один на свете, шестерёнки завертелись, вызывали его к командиру дивизии. То сразу на него стал орать:
— Ты, что ли, не подписываешь? Много ты в этом понимаешь! Что закончил?
А гуран и говорит:
— Институт строительных дел, факультет водяного снабжения и канализации.
— Ах, понимаешь?
— Понимаю!
Тут как командир дивизии закричит:
— А тогда напиши прямо тут уравнение Бернулли!
Тот растерялся.
— А, твою мать, — кричит генерал. — А говорил, что понимаешь, как говно по трубам течёт! Да чтоб ты знал, это уравнение всякое движение жидкости описывает, а раз ты таких самых главных вещей не знаешь, то иди и акт подписывай. А то мигом у меня на точку поедешь.
И пошёл этот бывший студент всё подписывать. Всё оттого, что учился плохо, уравнений не знал.
Хотя, с другой стороны, спросили бы его тогда, ньютоновская ли жидкость течёт по этим трубам, или вязкость её зависит от градиента скорости. Тут не угадаешь».
Он говорит: «А я всю жизнь работал с газом. Потом к нам в контору пришли люди со словами „сланцевый газ“. Они произносили эти слова так, будто это магическое заклинание. Мы все недоумевали — слова эти нам всем были знакомы, и никаких сказок в них не было. Мы и сланцевым газом занимались ещё при Советской власти, но тут был не сланцевый газ, а ёжик. Не газ, а ёжик, который лучше всего описали мне какие-то друзья в байке про пионера Петю и его находку в лесу. А нашёл он ёжика.
Ёжик был смешной и смешно топал ножками в доме, и трогательно пил молоко из блюдца. Осенью Петя увёз ёжика в город, и тот стал жить в его квартире. Там он стал больше спать, а когда прошла зима, у ёжика отрасли перепончатые чёрные крылья и глаза стали фасеточными. И тогда все поняли, что Петя нашёл в лесу не ежика, а неизвестно что.
Я сначала думал, что людям хочется чудес. И какой-нибудь журналист им подкидывает нового ёжика, то есть что-то, что изменит мироздание и скучную жизнь. Мы-то ладно, а начальники наших начальников — простые люди, ни в сланцевом газе, не просто в углеводородах ничего не понимающие. И читают они журналистов, колют ладони об этих ёжиков. Экономическая целесообразность — штука сложная, и сланцевый газ, что мы и раньше пробовали добывать, вещь непростая — будет обычный подороже, будет тогда выгоден сланцевый. Но ёжики — вещь колючая, на читателей слова „гидроразрыв пласта“ как мантра действуют. Потом оказалось, что это всё даже не профессиональные журналисты.
Тут я тебе так скажу: в те времена все жутко радовались и говорили, что это очень хорошо, когда, такой же тупой как мы человек, пытается разобраться в сложной проблеме. То есть, он нам всё объяснит с позиции нас самих.
Кончилось это тем, что и профессионалы стали туповатыми — и я то и дело наблюдаю в телевизоре глуповато хихикающего человека, который ходит по колбасной фабрике или по станции очистки говна.
Понятно, что мы не можем опытным путём всего достичь сами, и обращаемся к референтам. Понятно так же, что большинство людей не задумываются над этим вопросом, а доверяют всему. Или ничему не доверяют, или ориентируются на интонацию или внешний вид оратора — так даже честнее.
Тут как с цыганским гипнозом и телефонными предложениями — сразу надо смотреть на финансовые потоки. Если приходит человек с дипломом и начинает говорить, что твоей конторе будет счастье, если только вложиться в его ценные бумаги, и вот, кстати, они — то мы примерно знаем, как с ним говорить. Есть и иная картина: на пороге скромного научного института появляется человек в костюме и предлагает почитать святые книги, потому что кризис неотвратим.
Но про капитализацию и всякие обоснования хорошо спрашивать всех. Меня как-то остановили хорошо одетые люди, чтобы поговорить о пейзажах Сторожевой Башни, так я сразу попросил отчётов и капитализацию. Но это так, для развлечения — я не очень понимаю, отчего не повесить трубку на словах „дорогие граждане пассажиры“, а нужно дожидаться „извините, что мы к вам обращаемся“, а то и терпеть до „наш дом сгорел“.
Но я отвлёкся.
Ты знаешь, в моей жизни был один писатель, из-за которого я и стал заниматься геофизикой. Он умер давно. Хороший писатель, всегда я так про него говорил.
Фамилию, вот беда, сейчас забыл, на языке вертится — вспомню потом.
У него в книге был важный эпизод.
Один такой говорит, что у геологов собачья жизнь. Всё время в дороге, неудобства, а какая цель? Ну и тогда герой ему так и отвечает: нам, говорит, платят большие деньги. Он так говорит, потому что если некоторым людям сказать про деньги, для них всё становится ясным, а объяснять честно герою не хочется. Но вот прошло много лет, и я всё чаще вспоминаю этот разговор в книге. Тогда-то, конечно, сланцевый газ, за туманом и за запахом тайги.
