Специальные люди их сочиняли, целая индустрия была.
А теперь что-то я их мало вижу.
Больше тестов и всяких списков.
Ну там „Шесть свойств хорошего брака“, „Семь поводов для развода“, „Восемь обидных фраз“, „Девять слов, которые она ждёт от тебя“…
Всё построено на списках.
Тоже индустрия, чего уж там.
Я помню, сидел в Главке на совещаниях. Доставал из папки листик, чистый лист — клал перед собой, и в тот момент, когда начальник начинал речь, делал первое движение ручкой. Рисовал циферку „1“, а после неё сразу ставил точку. Начинался отчёт. Потом шла какая-то загогулина, потом слова „усилить контроль“.
Потом цифра „2“.
У меня сотни таких бумажек оставалось, пока я их на даче не спалил в печке.
Пропали все мои списки.
А сейчас мне кажется, что мир постарел вместе со мной. Распались какие-то связи.
У мира вокруг меня — маразм, он ходит под себя. Слова давно не складываются в узор, не пересекаются, а лежат грудами.
Прямо как трубы и крепёж, которыми я занимался.
Лежат и ржавеют — да и Главка нашего след простыл.
Мир изменился. Но у него, этого мира, время от времени случаются просветления, и мироздание что-то вспоминает. Слабеющий ум мироздания цепляется за надписи на стене, сделанные им же — в момент угасания сознания. Эти записи пронумерованы.
1. — усилить контроль.
2. — неразборчиво.
3. Три причины, которые губят всякое начинание.
Четыре способа похудеть.
Вот и всё».
Он говорит: «Вы вот вспоминали о кроссвордах, так я скажу, что в кроссвордах вся наша жизнь.
У меня есть один родственник. Дальний, не кровный родственник, кисель и вода были перемешаны в нашем родстве.
Как-то он позвонил мне.
Пожилой человек, лицо которого я почти забыл, долго тяжело дышал в трубку и, наконец, произнёс:
— Есть такой писатель… По фамилии… Фамилии… Полевой.
— Он умер, — печально сказал я. И приготовился что-то сказать о безногом лётчике, переноске семнадцати килограммов золота по немецким тылам и тонком литературном журнале для молодёжи.
— Он написал одну пьесу… — уточнил мой родственник. — Она может кончаться на „о“.
Дело было в том, что мой родственник был заядлым кроссвордистом. Не знаю как сейчас, но тогда общество кроссвордистов было похоже на литературоведа Виктора Шкловского, что уверял, что он и рыба, и ихтиолог в одном лице. Кроссвордисты составляли кроссворды, сами разгадывали, а неразгаданные отсылали в газеты. Это был целый бизнес.
— Он, по-моему, не писал пьес, — неуверенно ответил я.
— Нет, писал. Точно. Оканчивается на „о“.
Тут я понял, что имеется в виду не автор замечательной книги о замечательном человеке.
Здесь имелся в виду человек, которого сожрало либеральное общественное мнение, потому как оно не менее стозевно и лаяй, чем самодержавие. Причём Полевого жрали с двух концов — за нелюбовь к „Ревизору“ и поношение Кукольника. И никто не читал его теперь, кроме сумасшедших литературоведов. И я, хрен с горы, конечно, не читал этой пьесы, а помнил только об одноимённой статье Белинского. Не „б“, а „н“, нужно было телефонной трубке, а, вернее, нужно было только то, что кончалось на „о“.
Заглянув в библиографию, я, придерживая трубку телефона плечом, нетвёрдо сказал:
— „Уголино“?..
— „Уголино“? — повторил он.
— Да. Там вот про что…
Но ему не нужно было содержания. Он поблагодарил и повесил трубку. Я уже не существовал, как не существовали уже ни Борис, ни Николай Полевые.
Неистовый огонь кроссвордного творчества горел в моём родственнике. Этот огонь пожирал смыслы, он объедал слова, оставляя только их остовы — количество букв, гласные и согласные пересечений.
Я был восхищён этим огнём. Не было сюжетов и авторов, не было мук и страданий, отчаяния и радости, успехов и неудач прошлого. Было только — третье „о“ и последнее „о“.
Семь букв.
Точка».
Он говорит: «Мы поплыли в Стокгольм. Хрен его знает, зачем нам это было надо, но внезапно мы оказались на пароме, двигающемся посреди хмурого Балтийского моря.
Маленький, похожий на колобок, Оператор телевизионной камеры, его телевизионный начальник и еще несколько странных персонажей — вот, собственно, кто это „мы“. Оператор телевизионной камеры очень хотел стащить пепельницу с этого парома. У него начался приступ клептомании, а пепельницы в таком случае — лучшее лекарство.
Впрочем, лекарств у него, как у больного диабетом, была полная сумка.
Но пепельницы оказались крепко привинчены, и Оператор телевизионной камеры сломал об них швейцарский ножик.
Тогда он достал из сумки бутылку какой-то настойки из тех, что берут токсичностью, а не алкоголем, вытащил пробку и отхлебнул треть. Телевизионный начальник отхлебнул ещё треть, и тогда Оператор телевизионной камеры спрятал бутылку, объявив, что это — неприкосновенный запас. Чтобы другим было не обидно, он достал из сумки свой инсулиновый набор, вынул из него бутылочку со спиртом и разлил жаждущим.
Начальник сказал, что теперь самое время приставать к обслуживающему персоналу, но когда персонал явился, оказалось, что это двухметровый швед. Оператор телевизионной камеры ужаснулся и пошёл на палубу. Присутствующие, понимая, что человек впервые пересекает государственную границу, поддерживали его под руки. Однако Оператор телевизионной камеры не проявлял никакой радости, вырывался и кричал, дескать, куда вы меня привезли, что это за гадость, и тыкал пальцем в надвигающийся город Стокгольм.
Встреча с прекрасным не получилась, и он решил украсть рулон туалетной бумаги.
Оказалось, что туалетная бумага при клептомании помогает не хуже пепельниц, и от радости он уничтожил половину неприкосновенного запаса.
Надо было пройти шведскую таможню.
Оператора телевизионной камеры поставили впереди, потому что так его можно было удерживать за лямки комбинезона.
Человек, который должен был встречать путешественников, куда-то запропастился.
Между тем, Оператора телевизионной камеры, который к этому моменту говорил на всех языках мира, но очень плохо, проинструктировали, что нужно говорить — что он работает в телекомпании „Совершенно секретно“, и упирать на то, что всех сейчас встретят.
И вот на первый же вопрос очаровательной таможенницы он, посмотрев мутным глазом, выпалил: „Top Secret“.
Совершенно компьютеризированная девушка, у которой был телефон в ухе, еще один — на поясе, два компьютера на столе и масса техники, перемигивающейся разноцветными лампочками в окрестностях стола, повторила вопрос.
