Вход в «Затерянный рай» было нелегко найти среди всех мировых свалок мертвых искореженных автомобилей, на одной из которых под Владивостоком, у города Артем, Александр Захарович Данилочкин устроил реанимационный цех по их оживлению. Журналист Бреханов едва смог отыскать среди величественных курганов металлического ржавья маленькую калитку, накрытую свежей аркой из вьющихся роз. Над входом значилась надпись детским почерком: Затерянный Рай. Бреханов услышал молву, что есть на свалке мертвых автомобилей озеро египетских лотосов; для райской радости души насажены в ржавеющем, глохнувшем под трупами машин болотце божественно белые, розовые, лазоревые мифические цветы. Предварительно Александр Данилочкин расчистил дно и берега озерца от гниющего металла, отбросив его в стороны и навалив высокой окружною неприступной стеною. И был доступ к озеру египетских лотосов только через калитку под аркой роз с надписью: «Затерянный рай».
Александр Бреханов пришел к Александру Данилочкину без всякого предварительного чувства неловкости или недоумения, ибо между ними, двумя Александрами, как и между мною и каждым из них, ничего неловкого и недоуменного не было. Мы все трое были из посвященных прозорливцев, маму мою звали Александрой Владимировной, а отца Андреем Александровичем. О, достаточно оказалось Александров на одном квадратном метре мирового пространства, чтобы между нами завязался самый непринужденный разговор вне времени.
Начал его Александр Бреханов. Он был небольшого роста, но ершист, в поблескивавших очках.
— Расскажите, уважаемый мастер, как вы от своих ржавых железок пришли к белым и розовым лотосам? На кой они вам в вашем бизнесе?
— С подробностями рассказать или как? — улыбнувшись в усы, отвечал Данилочкин. Он был с усами запорожского казака и тоже в очках, сквозь стекла которого не простым взглядом смотрели на Бреханова маленькие синие глазки прозорливца.
— Рассказывайте с самого начала.
— Ну сначала я пошел, пошел ножками. Потом смотрю, мне уже полсотни стукнуло. Я начал новый бизнес, арендовал у города гектар земли на автомобильной свалке, устроил цех реамобилей.
— Вам голос был?
— Как и всякому. Да, был голос.
— И что он?
— Расчистить надо, сказал, болото. Там же ключ хороший бьет.
— И вы что же?
— Да я что. Ножками, ножками — подошел к воде, взялся за первую ржавую железку, вытащил из грязи и откинул в сторону.
— Зачем?
— Зря спрашиваете, Александр Георгиевич. Мы же оба прозорливцы, и нам было неведомо, во веки веков неведомо, зачем мы хватали в руки ржавую железку и откидывали ее в сторону.
— Тогда какие же мы с вами, Александр Захарович, прозорливцы?
— Согласен, никакие. Но голос-то был. Расчисть, мол, болото, там ключ хороший, большой бьет. Озеро получится, лотосы посадишь.
— А лотосы откуда взялись? По этому поводу тоже голос подсказал, Александр Захарович?
— Разумеется.
— И где же их можно было взять? Тут, в Артеме?
— Из Египта, конечно. Я был там на отдыхе. Видел эти лотосы, заинтересовался. Заказал посылку корневых клубней.
— Ну и последний у меня вопрос.
— Пожалуйста.
— На кой нам с вами лотосы?
— Вам не знаю, зачем, но мне они нужны для райских радостей. Разве вы их больше не ищете, Александр Георгиевич? А может, уже нашли?
— Нет, еще не нашел, увы. Жена заболела… Работу поменял… Эпоха целая сменилась, Александр Захарович, разве не знаете сами. Не до райских радостей. И вот мне рассказывают, что в Артемовском районе, в зоне автомобильной свалки, есть «Затерянный рай».
Тут уже решил вступить в разговор я, сам-треть, ибо мне принадлежала идея, что единственную штуку жизни, отпущенную каждому из нас, надо отдать на поиски райских радостей.
— Сойдемся, друзья, на том, что белые и розовые лотосы, выращенные Александром Захаровичем посреди автомобильной свалки, ближе всего подходят к предмету наших общих поисков, — подал я свой зимний голос сквозь белую кисею падающего февральского снега из предгорий Алатау, где проживал тогда за некоторое время до окончания этой книги. А завершить ее, между прочим, я полагал к окончанию дней череды моей жизни — и поставленная жирная точка в ее конце должна была совпасть с точкой в конце романа.
Александр Бреханов, журналист, собрал свой экономичный лобик в три складки и, сверкнув очками, сдержанно молвил:
— Я тоже так подумал, прослышав об этих лотосах среди железных джунглей. Поэтому и пришел в «Затерянный Рай» к Данилочкину за интервью. Но я приходил в октябре, и на всем озере торчало над мутной водой всего штуки три полуосыпавшихся цветка, и вид их ничего не говорил о райских радостях, а грубые зеленые кувшинчатые коробочки, на которых раньше зиждились белые и розовые лепестки, своим грубым утилитарным видом вообще дискредитировали саму идею существования рая на земле.
— Александр Георгиевич, — молвил я Бреханову из февраля в октябрь, — наша с вами прозорливость уже давно открыла нам, что никакая самая грубая утилитарная материальность не может убить идейный пафос явленного через человечность понятия о нашем нежном чувстве красоты. Мы же с вами, Александр Георгиевич, рабы этого чувства, а у меня — через отца с матерью — нет никакой преграды к сердцу и тайне любого Александра. Так что не надо убеждать самого себя, и меня, и Александра Захаровича в том, что райские радости — это какая-то мозговая идея, а не утилитарный предмет главного поиска и научная цель для сотворенного Господом Богом нас, бедного человечества. Вершитель мира, дорогой мой Александр Георгиевич, сотворяя нас, сотворил в наших сердцах и сладчайшую подозрительность в том, что есть, есть райское блаженство. И надобно его искать, беспрерывно блуждая из февраля в октябрь, из мая в декабрь, из XXI века в век XVII, из Атлантиды в Антарктиду, к императорским пингвинам, потомкам атлантов.
На что Бреханов ответил, уставившись в запорожское казачье лицо усатого Данилочкина, заглядывая в его близко поставленные, хитрецкие глаза механика, прозорливца и провидца:
— Вы назвали «Затерянным Раем» это болото, посадив в нем лотосы, — это чтобы самоуспокоиться? И больше уже ничего не надо, стало быть, искать в этом направлении?
— Как будто бы! Не дождетесь. Я выписал из египетского Хургада еще и гигантские лотосы «виктория». Вот посажу их, и тогда посмотрим, что делать дальше.
— Но их надо будет оберегать от больших толстых фазанов, которые зимой бегают по белому снегу, оставляя в нем цепочки трехпалых следов, а летом слетаются по ночам над лотосами, чтобы срезать цветы загнутыми клювами, уносить с собой и дарить своим подругам в феврале, — сказал я.
— Где вы видели таких фазанов?
— Я же сказал — в феврале.
Там, где они разгуливали по снегу, покачиваясь с боку на бок и повиливая из стороны в сторону длинными темными хвостами. Эти фазаны могли разгуливать в свое удовольствие где угодно, а потом, испугавшись чего-то, взлетать из-под заснеженного куста с тяжелым треском и лететь с гулом пушечного ядра от начала XX века к началу XXI.
