— Но… но вы сами же говорили, что видели, как я летел в сонме самых славных лучей человечества по небосклону Миллениума, и вы вроде бы плакали от счастья, глядя на то, как мы летим, лучшие из лучших, самые совершенные умы нашего далеко не совершенного земного мира?
— Да, плакал…
— Так и выглядело безсмертие, свобода, торжество и бесконечность эволюции, дорогой коллега! Я пролетел в виде огненной стрелы в небесном параде Миллениума. Все это видели и что-то чувствовали, но мало кто понял, что мое огненное торжество предвосхищает их предстоящую огненную метаморфозу. А в другой раз, в городе Боровске, я прокатился по реке Протве на вертлявой лодке собственного сочинения, чьи рассчитанные мной линии были столь совершенны и чисты, что лодка в два раза легче преодолевала сопротивление водных струй. На виду у завистливых обывателей Боровска, купцов, приказчиков и огородников, выбравшихся покататься на Протву в своих деревянных плоскодонках, я в своей лодочке с гребным колесом легко обгонял их длинновесельные дредноуты. Короче, несмотря на свою дремучую глухоту, я слышал их образцовый русский мат и зубовный скрежет вслед моему триумфу… Так что не все обыватели земли радовались торжеству разума и эволюции.
— Но слез моих безутешных, Константин Эдуардович, вы не поняли. Вам показалось, что я плакал от умиления и счастья за наше высокотехнологичное человечество, запустившее в космос железную чушку, и в этом деле вы сыграли первостатейную роль…
— А разве не так? Или я снова стал плохо слышать? Я оглох еще в детстве, с девяти лет… Неужели вы, самочинно называвший меня учителем, а себя, стало быть, моим учеником, не рады были тому, что на землю пришло время космических эр? И то, что вы назвали железной чушкой, явилось одной из первых ласточек этой эры — ракетой, преодолевшей земное тяготение.
— Я был вашим смиренным и преданным учеником в том случае, когда вы, Константин Эдуардович, говорили о монизме вселенной. Вы показали мне и дали послушать, как радостно перемигиваются звезды и как весело звезда со звездою говорит. Вы математически подтвердили мою детскую догадку, что радость и счастье стали причиной такой красивой вселенной.
— Но почему же тогда «железные чушки»? Ведь в связи с ракетоплаванием я думал, милый мой, прежде всего о том, чтобы переселять на другие планеты сильно размножившихся землян. Будем завоевывать космос! Это же грандиозно, коллега! Так отчего же волком смотрите на меня?
— От великой, непомерной тоски, Константин Эдуардович.
— В чем же тоска, любезный Аким? Разве не видите сами, как все звездочки в небе радуются?
— От собственного совершенства радуются. И оттого, что никаким гравитационным запором не страдают, никаким газовым метеоризмом. И поют «аллилуйя» во вселенском хоре уже целую вечность, а кто и две вечности.
— Что значит — две вечности? Разве так бывает?
— На словах все бывает, Константин Эдуардович, особенно тогда, когда хочется выругаться добрым русским матом.
— Это зачем же вам ругаться передо мной, коллега? Чем же я заслужил?..
— Только тем, мой добрейший Боровский гений, что все свои гениальные постулаты и максимы вы оформили в мажоре in Futurum, тогда как мой роман благополучно проистекал в миноре in Perfekt.
— И что же в том обидного для вас и для вашего романа?
— А в том, что, по словам Буцефала, коня Александра Македонского, вы, Константин Эдуардович, являетесь потомком мифического жеребца, у которого была одна нормальная конская задница, зато два здоровенных жеребячьих муда.
— Полно вам! Да возможно ли такое? Вы шутите!
— Отнюдь не шучу. Да вы, Константин Эдуардович, были сами тем удивлены, что, будучи глухим, нелепым, слабосильным ребенком, нигде не учившись, выросли и стали гениальным ученым и художником уровня Леонардо да Винчи.
— Но я не был, извините, художником, и у моих мифических предков не было двух мудов, прошу прощения.
— Но вы же величайший художник космических эр!
— У меня нет никаких картин.
— Ваши космические фантазии прекрасны! Они прекраснее, чем сама натура. Вы проникли в замыслы Творца Вселенной, когда еще были совсем маленьким ребенком.
— Но я был глухим, несчастным ребенком. Не мог даже учиться в гимназии.
— Значит, вы были из тех, кого называют «дети индиго». Темно-синенькие. То есть попросту — гении человечества. По вашей космической натурфилософии — это люди суперсовершенные, суперразумные, те, которые во главе со своим Суперпрезидентом решают, кого на каких планетах оставить дозревать, а кого и безболезненно ликвидировать. Как огород выполоть от сорняков. Кстати, что за странная терминология в ваших писаниях, Константин Эдуардович? «Ликвидировать», «безболезненно уничтожить», «выполоть», «Верховный Суперпрезидент»… Совершенно не вписывалось в стиль ваших философских эзотерических текстов, Константин Эдуардович…
— Но зато, уверяю вас, я прекрасно вписывался в стиль революционной эпохи, которую воспринял с большим энтузиазмом в Калужской губернии. «Кто был никем, тот станет всем» — это обо мне, коллега.
— «Несовершенные миры ликвидируют, их заменят собственным населением». Это о ком, Константин Эдуардович?
— Именно так, коллега. Во вселенной господствовал, господствует и будет господствовать разум и высшие общественные организации. Разум есть то, что ведет к вечному благосостоянию каждого атома. Разум есть высший или истинный эгоизм.
— Но как этот высший эгоизм мог быть совмещен с тем, что вы написали: «В мои годы умирают, и я боюсь, что вы уйдете из этой жизни с горестью в сердце, не узнав от меня (из чистого источника знания), что вас ожидает непрерывная радость. Мне хочется, чтобы эта жизнь ваша была светлой мечтой будущего, никогда не кончающегося счастья»?
— Я говорил не об эгоизме ничтожно малой величины, как человек, который в силу своей малости, близкой к абсолютному нулю, имеет тенденцию к полному исчезновению. Я говорил об эгоизме космоса, который жив, разумен и счастлив бесконечно.
— А бесконечно малой величине, человеку то бишь, что делать, Константин Эдуардович? Он же страдает, а потом подыхает.
— Некоторая доля страданий в космосе есть горькая необходимость ввиду возможности регресса высших существ. Через страдания человечество выходит на качественно новые истины. На долю землян выпал тяжелый жребий — но и высокий подвиг страдания! Немногие планеты его получают, едва ли один на биллион. Но можно сказать, что в остальном органическая жизнь Вселенной находится в блестящем состоянии! Все живущие в великом космосе счастливы, и это счастье даже трудно человеку понять.
— Скорее всего, не понять никогда.
— Что значит «никогда»?
— Это значит «нигде».
— Конечно, подавленные намозолившей глаза картиной земных неустройств, вы можете возразить: как же так, если столько несчастных на земле?
