ОДИНОЧЕСТВО математически никак не менялось.
Мой Учитель — совсем Един — оказался за гранью земного мира и, остановившись на месте, оглянулся окрест. И с этого места он отправился обратно, навстречу прошлому и жизни, которая кончилась на Земле, но не могла закончиться в Нем, ибо Он был Богом живых, а не мертвых. И вот на этом обратном своем пути навстречу прошлому Он и встретил меня, и позвал с Собою, и я послушно отправился за Ним — вперед к тому прошлому, что было уже пройдено человеками в поисках радостей рая, и мое имя было Анатолий Андреевич — то есть потомок Андрея Первозванного.
На первых же шагах по этой дороге вспять Иисус и поведал мне о Своей неизмеримой, как и одна вселенная, космической Единице Одиночества — ЕО. Повстречавшись с этой единицей лицом к лицу, мой Учитель не захотел остаться навечно с нею, хотя это означало бы спокойное бытие божественного существа наедине с самим собою — безо всякой ответственности за что-нибудь другое, нежели сама ЕО:
Мы пошли не широкими дорогами, а самыми узкими, и оттого, что двигались мы навстречу отошедшей жизни, на узкой нашей дорожке встречались нам уже умершие, которые обрели свои могилы до ВПВП. Иисусу приходилось воскрешать их, если нам хотелось поговорить с людьми. Первым нашим собеседником оказался некто Герхард Бунт, умерший в возрасте 67 лет и похороненный на кладбище маленького немецкого городка L, что на Рейне.
— Кто были твои родители и чем ты занимался в жизни? — спросил я, ибо по надписи на табличке могилы узнал, что в нашей общей жизни на земле я прожил лет на двадцать больше его — точнее, на двадцать два года, — то есть я в жизни был старше и потому мог обращаться к нему на «ты».
— Мой отец был окулист, он держал магазин очков. После него дело перешло ко мне, и я прожил, в общем-то, спокойную жизнь, за что всегда благодарил того, кого с малых лет своих до самой его смерти, а затем и моей собственной смерти, называл main lieber Fater. Я думал, уходя из этой жизни (сердечная недостаточность, обычная профессиональная болезнь окулистов), что мой Fater остался доволен тем, как я распорядился своей долей его наследства. Отца звали Готлибом.
— Ну об этом мы спросим его самого, когда встретим, — сказал Иисус, смело переходя in futurum, ибо мы двигались в пространстве времени в обратном направлении — и все уже стало прошлым, а когда-то было будущим.
— И что же, был ли ты доволен, как твой сын распорядился с наследством, которое ты оставлял ему? — спрашивал Иисус Готлиба Бунта, чья могила, кстати, находилась недалеко на том же кладбище.
— Знал бы я при жизни, что Герхард окажется такой скупердяй и трус, я ни за что не оставил бы дело в его пользу: 60 % на 40 %, а поделил бы ровно между ним и Гертрудой, 50 % на 50 %. Она, по крайней мере, не боялась жизни, и даже замуж вышла за француза, парижанина, и уехала с ним в Париж.
— Чем же вы были недовольны в лице сына Герхарда и почему вы назвали его трусом, герр Бунт? — с огромным интересом расспрашивал Иисус старого немецкого бюргера, и я понял, насколько дорого и радостно Господу моему Его Второе Пришествие к людям, которых Он всегда любил — и до, и после своего Первого Пришествия к ним.
— Герхард должен был почувствовать, что пришло время уходить от бифокальных линз, ибо людям как раз не стало хватать того времени, тех долей секунд, которые требовались для того, чтобы убрать скачок резкости изображения в бифокальных очках. Эти 0,5–0,2 секунды, за которые оба глаза справятся с фокусом и совместят изображение при переводе взгляда с близкого расстояния на средние дистанции, оказались для людей новой эпохи очень дороги, и Герхард должен был это понять и вложить деньги в модернизацию производства и переход к сложным многофокусным линзам. Герхард пожадничал и профукал прибыль на развитие совсем для других целей. А между тем французы перешли на изготовление линз Intervista и завоевали весь европейский рынок, проникли даже в Россию…
— Мы тоже пойдем в Россию! — смело использовал Futurum Иисус, когда призвал идти в прошлое. — Там за сто лет до светопреставления происходили странные, загадочные, необъяснимые явления. Надо бы посмотреть.
— Я как раз там жил в эти Последние Времена, Господи, и смогу рассказать о многом, чего даже Ты не знал, прости меня, Иисусе, Боже мой… Но лучше будет, если Ты станешь спрашивать, а я отвечать Тебе, если смогу, — стал я тоже применять глаголы in Futurum, в будущем времени. Ибо все Время на земле уже прошло, и обо всем происшедшем можно было говорить как о будущем, уже осуществленном.
— Так чего же я мог не знать в Последние Времена, когда ты жил, мой ученик? И почему ты говорил, и не раз, что это я сам был явлен тебе и призвал тебя идти со мною, как первоапостольных моих, Андрея и его брата Петра?
— Потому и говорил — и не одному Тебе, — что так оно и было, Господи. Ведь Ты первому из людей явился моему духовному пращуру Андрею. И моего земного отца тоже звали Андреем, а отца его — Александром, а между мною и Александром ничего разделяющего не было, и поэтому Ты призвал и меня к себе, вслед за Андреем Первозванным. И я так же, как мой пращур, оставил все и пошел за Тобою, Господи. И я знал, как знали все твои первоапостольные, что их будут гнать, и преследовать, и мучить, и убивать только за то, что они любили Тебя и хотели нести к людям факелы Ла — свет Твоего учения.
— Тебя тоже мучили, убивали?
— Нет, Господи. Ты надежно спрятал меня. Сказано было ведь: Бог прячет тех, кого любит. А Ты любил меня — и прятал потому, что любил молчаливого, скромного Андрея Первозванного, своего первого апостола, моего пращура. Он не стал в Церкви Христианской, возведенной по всему земному миру, ни иерархом, ни тетрархом, ни патриархом, ни папой, — никаких благостей не вкусил Андрей от земного богатства, власти и славы Церкви христианской. Но Ты любил его, и поэтому Ты надежно спрятал его от тщеты и суеты людской в самых потаенных складках христианской истории. Андрей ушел от других апостолов, хлопотливо и самолюбиво строивших свои церкви после ухода Иисуса, — удалился на самый край Ойкумены и стал проповедовать Слово Христово скифам в их бескрайней Прикаспийской степи.
Итак, я могу рассказать о тех временах, которые были названы Последними Временами, в которых половина человеческого мира, считавшего себя христианским, совсем забыла, кто был Ты и зачем приходил к нам на Землю.
То же самое было и в самом большом северном куске материковой Евразии, который до ВПВП назывался Россией. Туда уехала дочь немецкого окулиста Готлиба Бунта, Гертруда, выйдя замуж за француза Андре Метелица, русского происхождения, — с ударением на последнем слоге «ца». Андре Метелица, представитель фирмы Essilor, открыл в Москве магазин по продаже очков с особенным, необычным совмещением фокусов в линзах. С ними клиент и освобождался от 0,5–0,2-секундного помутнения изображения, чем грешили обычные очки с бифокальными линзами. И почти за тысячу лет ношения очков у очкариков, большинство из которых были людьми умственного труда, генетически накопилась усталость в глазах, видевших мир вокруг себя то четким, то размывчатым, — ненадежным. Это чувство ненадежности могло обратиться в чувство безнадежности.
