Царица смотрела мне вслед, рядом с нею, по правую руку, стояли обе ее юные дочери, потом они все трое растаяли в небытии, а я шел по зыбким дорогам безвозвратности, имя которой Дири. Я знал, что никогда не возвращался сюда с тех пор, как познал свою кончину, смерть Александра Македонского. Однако шел по дорогам Дири с чувством сладкого узнавания всего, что попадалось мне навстречу. Персидская царица и две ее юные дочери стремительно отлетели на умопомрачительное расстояние многих тысячелетий и сами превратились в безвозвратность Дири — но только с обратным вектором движения.
Навстречу мне вдоль вьющейся бодрой змейкою дороги, по обе ее стороны, бежали по ветру тонкие веселые цветы с крупными лепестками звездочкой — словно юные девочки в лиловых, белых, бледно-розовых ромашковых венчиках. Все эти разноцветные гибкие существа — неисчислимые придорожные жители — быстрыми, размашистыми поклонами приветствовали гостя, бежали навстречу мне двумя бесконечными ярко разряженными колоннами — и на всех было им одно общее имя: Косымосы. С двух сторон обтекали Косымосы и вели меня, бесшумно галдя разноцветными, нежными голосами, — туда, куда велено было мне прийти: к горной деревушке с названием Пристанище Иисуса в Горах Дири.
Когда я подошел к старинному подворью по имени Богатей Че, навстречу мне выбежали, широко распахнув ворота, человек тридцать Косымосов, черноволосые юноши и девушки в лиловых, белых и розовых одеждах. Выстроившись передо мною в широкий полукруг, Косымосы запели величальную песнь в мою честь, глядя на меня яркими черными глазами, исполненными необыкновенной любви и нежности.
Вы тот, кто был рожден на свет
Чтобы принять дар Любви.
Вы тот, что жил на свете,
неся в душе эту Любовь.
Вы получили на этой земле благую Любовь.
Эта Любовь началась от сотворения мира.
Наша встреча явилась золотым плодом этой Любви.
О! какая великая радость для нас!
Вы тот, который родился на свет,
чтобы получить дар высшей Любви.
Вы тот, который в этот самый миг
Принимает от нас благую Любовь!
Юноши и девушки Косымосы пели и смотрели на меня с таким нежным и могучим восторгом в глазах потому лишь, что я был их далекий пращур, который обошел пол-Земли, пробрался от Македонии до Индии, Средней Азии и перешел в меня, во внука некоего корейца с Дальнего Востока, по имени Александр. И я стоял тогда перед ангелоподобными своими потомками, с такими же на диво черными прямыми волосами, какие были и у меня самого в годы моей молодости, коих звали по имени — ХЗВНЗШ (Хурма Застыла В Небе Золотым Шариком).
Был удивительно ясный, насквозь просветленный осенний день с блекло-голубым небом. Мои ХЗВНЗШ, молодые годы, были чисты перед этим небом, зрелые плоды хурмы горели червонными золотыми шариками, подвешенными к мутно-зеленым заурядным ветвям дерева средней высоты. Мой дедушка Александр не знал обо мне, но между ним и Александром Македонским ничего не было, поэтому я всегда говорил смело: молодость всегда велика, она и прекрасна, будь царственна или бедна по-крестьянски. ХЗВНЗШ пролетели по голубому блеклому небу, как горсть брошенных в леса Дири монет червонного золота. Куда бы ни пала каждая из этих монет, все они остались нетленными и невостребованными.
Райские радости я испытал не в славе и богатстве, а в том, как смотрели на меня черноволосые ангелы, когда, встав передо мною полукругом, юными голосами исполнили величальную песнь в мою честь.
Вы тот, который был рожден на свет
для того, чтобы принять дар Любви.
Меня не было при рождении всех окружавших людей, которых я знал в жизни, но я многих проводил в последний путь. И от этого во мне пробудилось неправедное чувство, что я жил на свете дольше всех и поэтому знал об их печалях больше, чем они сами. Глядя, как мертвецы на моих глазах исчезали под землей, я с уверенностью полагал, что они-то ничего не познали на этой земле от райских блаженств. Но когда я посмотрел в молодые лица корейских ангелов-косымосов и глубоко вгляделся в их глаза, то вдруг постиг правду: это я, я, похоронивший уже многих людей на этой земле, ни черта не вкусил от райских радостей. И я заплакал, стоя перед молодыми людьми, которые вышли встречать меня с песнью, — так приходили волхвы со своими дарами к рождению Иисуса Спасителя в смиренный хлев, к осиянным вечной славою яслям с золотистою соломою. Я заплакал, потому что знал, что ничего не принесли Иисусу дары волхвов во избежание его лютой смерти на кресте, не привели к райским радостям самого их Создателя.
Ибо не нашлось более сладкой радости, чем умереть ради жизни ближнего, а умереть ради вечной жизни всего сонма человеческого — это была радость неизмеримая, божественная. И такая смерть явилась творчеством рая — стало быть, творчество такое должно было быть райской радостью. Но никакой радости Он не вкушал, когда умирал на кресте, Он не стонал — хрипел от боли, и погибать во имя спасения других даже Ему оказалось не под силу. Он умер с криком сомнения — и был прав, ибо мы все на свете существовали сомнительно: надо ли было нас спасать ради жизни вечной, хотели мы того, чтобы время остановилось и смерти больше не было?
Так и осталось сие невыясненной тайной, и я смотрел в лица юношей и девушек, которые вышли встречать меня величальной песней, всматривался в их черные ангельские глаза — и видел в тот миг подлинное постижение и присутствие рядом радостей рая. Располагался сей Эдем где? В стране по имени Корея, в горном поселке в горах Дирисана с неожиданным для Кореи названием — Пристанище Иисуса. Значит, Он посетил эту страну и подлинно испытал радости рая, что смог передать их черным глазам корейских ангелов?
Я был доставлен в Пристанище Иисуса и поселен в доме пастыря — Моксанима, по изящным манерам которого и по поставу головы на сильной мускулистой шее я узнал барана горного, Берендея, которого убил когда-то ударом камня по имени Ондар, и мясо которого мы ели: я и девушка Серебряная Тосико, а также люди ее племени, после чего они и вместе с ними Серебряная Тосико съели и меня — у пещер Тепа, над озером Цинци, в эпоху классического неолита на острове под названием La Gomera Канарского архипелага.
Итак, через расстояние миллиона полных кругооборотов планеты Земля вокруг звезды средней величины, Солнца, мы снова встретились с муфлоном Берендеем, и на этот раз я вовсе не был расположен убивать его, а он не проявил никакого желания мстить мне, и даже не выказалось малейшей обиды в кротких выкаченных бараньих глазах Моксанима.
Из-за того, что он был съеден мной когда-то, а затем неведомыми для меня путями-дорогами перенесен с Канар в противоположную точку на земном шаре — в Корею, в горы Дири, в поселок под названием Пристанище Иисуса, между мною и Моксанимом ничего супротивного не было. Мы испытали взаимное удовольствие от того, что на наших долгих путях по вселенной уже познали чувство взаимного прикосновения друг к другу. А ведь этого могло и не быть — не только плюс двойного соприкосновения, но и минус десятого могло не случиться, ибо между векторами судеб миллиардных существований проходила зона отчуждения шириною в две-три бесконечности. Шутка, похожая на правду.
