И тогда я упал посреди дороги, не в силах идти дальше по жизни, мне представляется, что так бывает в аду, где доставленных туда людей сжигают, подпаливая им пятки огнем. Чтобы произвести подобную экзекуцию, необходимо человека подвесить за что-то в вертикальном виде, но меня в моей клетчатой рубашке и серых парусиновых штанишках судьба бросила на пыльную дорогу горизонтально. Близко от своего лица я видел стекающую с подорожного бархана струйку легкого праха, серую сухую стекающую глиняную мучицу.
Когда пылевой ручеек стек до самого подножия подорожного бархана, на его склоне образовалась ровного направления канавка, неглубокий овражек с отлогими краями. И тотчас же я, напуганный громадными облаками, которые издали казались маленькими, словно я в пять лет, но в приближении предстали великанами, раз в триста больше меня, — напуганный в небе и почти поджаренный на земной дороге в зенитный полдень, потрясенный в душе и обожженный в босых ступнях своих, чувствуя себя чудовищно неуютно и вверху, в небесах, и внизу, на адски жаркой дороге без единой тени, — я стал выползать из горловины своей клетчатой рубашки Дексами, ползком покинул и штанишки Бади, под которыми никакого нижнего белья не было.
Выбравшись из ворота своей клетчатой рубахи, я пополз вперед по дну оврага, который образовался от сбегавшего сверху, с бархана, пылевого ручейка. Из того единственного дня моей безначальной и бесконечной жизни, в котором мне захотелось оказаться после того, как я добровольно положил прервать бессмысленное круговращение своего колеса сансары, я выползал через ворот клетчатой рубашонки, пытаясь как-то спастись, не умереть на раскаленной дороге, в виду склонившихся надо мною белых облаков — их в небе было человек пять-шесть.
Когда я совсем выполз из своей одежды, то оказался голым, длинным и беспомощным, как нежный дождевой червь на солнцепеке. Я пытался устремиться вперед по горячей пылевой муке, которая осыпалась подо мной, и вот навстречу мне явился жук-долгоносик Путя, серый и огромный, размером гораздо превосходящий и обликом намного завлекательнее червеобразного выползка собственной моей персоны.
По всей вероятности, жук Путя, долгоносик, на кончике хоботка которого висела прозрачная желтая капля, должен был съесть меня, если эта порода жуков ест сублимации душ человеческих. Но тут жук Путя, испугавшись чего-то, судорожно загреб лапками по пыли и стал разворачиваться, крутясь на месте. Показав мне под занавес свой накрытый двумя чешуйчатыми пластинками тыл, Путя быстро уполз с дороги в сторону и вскоре скрылся за пыльной дюной. А меня, раздерганного судорогами страха смерти, накрыла спасительная тень. И тут же передо мной упали одна за другой две тапочки, Симбари Левая и Симбари Правая.
Пыль взлетела вокруг каждой тапочки и тут же растаяла, словно дым.
— Возьми, надень тапочки. Ноги обожжешь, волдыри меж пальцами выскочат, — услышал я спокойный мужской голос.
Слова понятные, простые, но такая в них прозвучала свирепая угроза всем началам жизни, что я тотчас вскочил с земли и послушно вдел ноги в прохладную обувь. Только тут я увидел, что возле тапочек на дороге, прямо из пыли, торчит какой-то зеленый росток, похожий на такого же маленького человечка, как я, — беспомощно растопырив два листка-ладони по сторонам. И тотчас пришла догадка, что спасительная тень, которая упала на меня, когда я корчился в горячей пыли на солнцепеке в образе голого червяка, была тенью от листочка этого крохотного растения.
Теперь я опять был обут в тапочки Симбари, одет в серые штаны Бади и клетчатую рубашку Дексами, с круглой непокрытой головою — и в сто раз выше ростом, чем дитя-растение, зеленевшее у моих ног.
Я склонился к земле, затем опустился коленями на горячую пыль и спросил у юного ростка:
— Кто ты? Неужели мой третий Ангел-хранитель?
— Нет. Сахлин и Сергий были явленными тебе свыше. А я всегда находился с тобой. Я возник в тебе вместе с тобой. Я не ангел-хранитель, но я невидимый твой вожатый. Я Тот, Который вел тебя по всем дорогам жизни.
— И как же Ты, Который вел меня по жизни, оказался вдруг здесь? Она ведь почти прошла… И сюда привела меня моя собственная воля, не Твоя.
— Ты захотел нашей встречи. Прожив на свете семьдесят два года, ты почувствовал, как все прошлое пусто, мало, ничтожно. Тогда и захотел ты нашей встречи, чтобы сказать мне слова неблагодарности: зачем были нужны пустота, обман, иллюзии? Зачем сны жизни, которые словно просмотрел кто-то другой?
Итак, встреча наша состоялась. Считай, я задал Тебе, Который… все свои вопросы. Ради этого я отказался от защиты ангела-хранителя, тем самым рискнул всем, что дал мне Бог в моей единственной штуке жизни. Так что будь добр, отвечай…
Зеленый росточек, торчавший в пыли раскаленной дороги, вдруг зашевелился и стал крутиться, как воланчик, и расти ввысь, вширь. И вскоре превратился в громадный вихрь. Словно огромная кошмарная слуховая трубка, живая самодвижущаяся воронка, верхний широкий конец которой уходил далеко в заоблачье, — космический смерч-торнадо по имени Пляска шарил по земле гибким, как хобот слона, узким нижним концом, затягивая в себя все, что понравится ему на поверхности земли и глади морской. Смерч Пляска ткнулся кончиком хобота в тот самый день моего казахстанского раннего детства, куда я был возвращен ценою моего отказа от Тысячелетнего Царства, — и всосал этот день весь целиком, до последней придорожной пылинки, и закружил с бешеной скоростью внутри гигантского торнадо, мигом вынес на высшие уровни космического бытия и широко развеял по невидимой, тонкой, как озоновая пленка, одномерной сфере Онлирии. Таким-то образом, ничего в том не соображая, заранее не разумея, ни на что не надеясь, — Аким при неожиданном содействии космического торнадо по имени Пляска все-таки оказался в Тысячелетнем Царстве. Единственный день его раннего детства, куда явленный Аким (Иоаким) был возвращен милостью ангела-хранителя, случайно оказался вознесенным на небеса вселенским смерчем. И для Акима смерти не стало, как и для всех постармагеддонцев, и времени не стало.
