— Хорошо, — согласился Киш после некоторого раздумья. — Пусть так. Миром управляют юристы, и саммит с дефенестрациями устроили в Праге, чтобы почтить память гениального юриста Франца Кафки. Но как это соотносится с тем, что ты говорил вчера? С тем, что ты узнал, кто на самом деле правит миром, и вот поэтому?..
— Очень хорошо соотносится, — бесстрастно подтвердил Толяныч, — мир не может без управления. Поэтому Верховные Жрецы, конечно же, есть. Но их как бы и нет: теперь считается, что миром правят немые, правят от имени немых. Если все будут знать Верховных Жрецов, то чем они будут отличаться от кесарей? Вот и мне не следовало знать.
— Хм, — внезапно Кишу вспомнился Дан: был ли он одним из? Или он специально спровадил их с Варварой с места События, чтобы они не смогли увидеть Верховных Жрецов? Получается так, иначе бы их тоже дементализировали. — Но раз уже всё произошло, — его мысли вернулись к Марку, — то что тебя вдруг встревожило? Из чего ты сделал вывод, что тебя… ну это?
— Ты сам сказал: если есть две точки, то через них мозг проводит линию. Вот и я соединяю две точки. Первая — саммит с символикой «девятнадцать — тридцать семь», на котором я, как выяснилось, бывал, хотя кому-то этот факт хотелось скрыть. Вторая появилась только два дня назад — мне предложили командировку на Ностальгию, на улицу тридцатых двадцатого века, а там сейчас…
— …тридцать седьмой год?
— Точно. Через три недели начнётся дело Тухачевского, а затем уже весь вал репрессий. Мне предложили выступить комментатором для западных газет. Ну, знаешь, все эти рассуждения: был ли заговор военных, не было ли, как всё это связано с предыдущими процессами… И, сдаётся мне, эта вторая точка очень смахивает на чёрную метку.
— Почему? Что такого с тобой может произойти на Ностальгии?
— Понятия не имею, — Толяныч недоумённо пожал плечами. — Что за вопросы, Киш? Ты хочешь, чтобы я нарисовал тебе картину: «Будет так-то и так-то»? Есть две точки и много неизвестного — мы можем определить вектор, но не спектр. Одно могу сказать: республика Ностальгия — идеальное место, чтобы провернуть всё естественно и красиво. Если там с человеком что-то случается, то здесь это воспринимается как произошедшее в другой реальности — не климатической или культурной, а временной. Как то, что здесь произойти не могло, или как произошедшее давно. Например, убили на дуэли. Что тут скажешь? Такие тогда были времена. И никто не будет задумываться, насколько дуэльный обычай соответствовал эпохе — через пятьдесят-семьдесят лет и наше время будет казаться потомкам достаточно архаичным для дуэлей. Туда в общем-то и едут, как в путешествие во времени. Одни мечтают окунуться в атмосферу старых книг и фильмов. Другим доставляет невероятное удовольствие факт, что на пять долларов можно жить целую неделю. Третьи хотят на себе испытать реалии, в которых их предки создавали первичный капитал. А наиболее честолюбивые стремятся доказать себе и окружающим, что смогли бы разбогатеть в любую эпоху: заработать миллион на Ностальгии — всё равно что завоевать олимпийскую медаль в коммерции. Ради всего этого наши богатеи и работают там уличными продавцами газет или таксистами, или тапёрами в кинотеатрах. Но это только одна сторона медали. Есть и другая — тюрьмы республики никогда не пустуют, и отсюда логика тамошних вердиктов даже специалистам не всегда понятна. Есть даже поговорка «осуждён на Ностальгии» — осуждён на не вполне понятных основаниях. Там действуют законы того времени, которое представлено на конкретной улице, а это может быть правовая смесь из британских, американских, французских, советских и ещё каких-то законов. Добавь сюда субъективный момент — скрытое противостояние тех, кто за поездку на Ностальгию выложил кругленькую сумму, и тех, кто приехал по контракту, чтобы кругленькую сумму заработать. Первые не упустят случая, чтобы как-нибудь подставить вторых, вторые — чтобы выставить первых идиотами или обобрать их до последнего гроша. Первых намного больше, вторые — сплочённее и квалифицированнее, потому что проводят там больше времени. А если учесть, что далеко не всегда понятно, кто есть кто, иногда возникают очень интересные ситуации с непредсказуемыми правовыми коллизиями…
— Но ведь ты там уже бывал, — напомнил Киш, — и ничего с тобой не случилось. Почему сейчас что-то должно случиться? Тем более что ты — юрист, и у тебя перед другими большое преимущество.
— Так, да не так, — задумчиво возразил Толяныч. — Ностальгия — это ещё и площадка для альтернативной истории. Думаю, именно так её рассматривают акционеры республики. Каждое десятилетие можно проверять, как у людей поменялось представление о конкретном времени, и, соответственно, как они ведут себя в предлагаемых обстоятельствах. Это грандиозный социологический эксперимент. Анализируя результаты там, можно более успешно производить нужную настройку общества здесь. Поэтому прежний опыт, конечно, полезен, но он не даёт решающего преимущества. Но меня смущает другое: о сталинских процессах сложилось доминирующее мнение, что они были инсценированы. Кто-то говорит, что — от начала до конца, кто-то — что частично. Кажется, даже самые последовательные сталинисты легко допускают, что между обвинителями и обвиняемыми могли быть определённые закулисные договорённости. Споры идут не о наличии инсценировки и, в общем-то, даже не о её степени, а о виновности или невиновности подсудимых. Материалы процессов позволяют практически с одинаковой убедительностью аргументировать как одну позицию, так и другую, а значит, при воспроизводстве тогдашнего спектакля в наши дни всё будет зависеть от режиссёрской трактовки. Или — что не менее важно — от того, как это будет прокомментировано в газетах. Таким образом, мне предлагается стать одним из соавторов трактовки — в каком-то смысле сорежиссёром…
— У тебя проблема с трактовкой? — бодро кашлянул Киш. — Так это поправимо! Мы можем…
— Проблема в другом, Киш, — мотанул головой Марк. — Если сталинские процессы были в какой-то мере спектаклем, то сейчас — это уже производная от спектакля. Спектакль спектакля. Участвуя в нём, я перестаю быть юристом — становлюсь производной от юриста, персонажем, изображающим юриста. И что-то мне от этого невесело как будто мне сообщают, что я больше не юрист, не из касты жрецов, не член корпорации.
— Но ты же можешь отказаться от поездки.
— Уже не могу, — Толяныч вздохнул и потянулся к стакану. — Я дал согласие.
Киш смотрел, как одним махом его друг опрокидывает в себя остатки рома, и молчал. Решение созрело в нём почти мгновенно, и теперь нужно было лишь найти правильные слова для его озвучивания. А может, и не сами слова, а нужную интонацию — спокойную и неоспоримую.
— Тогда всё просто, — произнёс он негромко. — Я поеду вместо тебя. А ты можешь сослаться на то, что ещё недостаточно хорошо себя чувствуешь.
— Что? — Марк утёр губы пальцами и посмотрел на него, как на безумного.
— Если я правильно понимаю, — продолжал Киш, — мы с тобой всё это время обсуждали, что я могу подарить тебе на день рождения, так? А это чем не подарок?
— Ха! В тебе просыпается юрист!
— Так и должно быть! Они хотят спектакль? Им будет спектакль! Почему бы мне не сыграть роль Анатолия Маркина? Это же и есть небанальный ответ, Марк! Всё сходится! Я справлюсь — тебе не придётся за меня краснеть. Как-никак, я установил связь времён и подрабатываю в институте экспериментального времени — кому как не мне отправляться вместо тебя в путешествие во времени? Но, главное, ты сам подумай: такая авантюра — абсолютно в духе нашей юности, как считаешь? В семнадцать лет мы бы просто прыгали от азарта и предвкушения, как ловко надуем этих больших дядек!
