Оставалось обманываться картинкой: внешне всё выглядело так, как и должно выглядеть у молодой счастливой семьи, даже лучше. Несколько раз они назначали друг другу свидания в городах, которые лежали между ними, и идея встречать первый рассвет в городском парке нашла своё воплощение в Петергофе, «Фольскгартене», «Феофании», Люксембургском саду и нескольких ЦПКиО попроще. Были, были моменты, когда Варвара выглядела и жизнерадостной, и счастливой, но Киш стал подозревать, что это счастье неполное, не до конца, или же (что ещё хуже) — что не он основная причина её жизнерадостности и счастья. Что делать с этим — он не представлял: ситуация, очевидно, была тупиковой, ибо её безвыходность определялась самой человеческой природой — чтобы почувствовать себя по-настоящему счастливыми, людям почему-то необходимо настолько усомниться в реальности происходящего, чтобы воскликнуть на вершине чувств: «Неужели это происходит с нами?!» И чем больше прилагать усилий для увеличения яркости моментов, тем скорее наступает привыкание к ним, а значит, быстрее оказываешься в конце тупика. К тому же возможностей, если разобраться, у Киша было не густо: их с Варварой знакомство оказалось настолько ярким, что перебить его даже восхитительными закатами на Гоа или умопомрачительными красотами Алтая было задачей изначально невыполнимой. Не сказать, чтобы Киша всё это тревожило сильно-сильно (хотя, конечно, тревожило). Он полагал, что настоящее счастье заключается в простых буднях, и был уверен — Варвара разделяет это же мироощущение. Счастье — в повседневности, а повседневность это и есть то самое время, которое всё и расставляет по своим местам — пусть и не всегда так, как хочется, но зато есть возможность для лавирования. Словом, Киш здраво (так ему казалось) рассудил, что если есть в их отношениях тайный нарыв, то рано или поздно он либо рассосётся, либо прорвётся наружу, а торопить его вызревание — занятие напрасное и даже глупое.
Однако не рассосалось, и попутно выяснилось, что дело не только в Варваре, но и в нём тоже. В начале июня, когда он предложил обсудить, куда им вдвоём съездить летом, Варвара встретила этот обычный вопрос встречным: а надо ли?
— То есть как это «надо ли»? — неприятно удивился он. — Ты считаешь, лучше никуда не ездить?
— Киш, надо признать, — вздохнула она, — у нас с тобой не получилось.
— Как это не получилось? — изумился он болезненно. — Ты думаешь что говоришь?
— Зачем делать вид, — упрямо повторила она, — будто всё прекрасно, будто так и должно быть? Зачем притворяться, что получилось, когда не получилось?
— Да ты с ума сошла! — возопил он. — С чего ты взяла?
Они ничего не ответила, потому что это и так было понятно.
— Ты же говорила, всё дело в работе: мы сейчас слишком заняты, и так далее. Я так и думал.
— Я тебя успокаивала, думала, всё наладится, но… — она страдальчески пожала плечами.
— Варвара, послушай меня!.. — он увлёк её на диван, чтобы ещё раз доказать: получилось, ещё как получилось!
Потом внимательно смотрел ей в лицо, отыскивая в подрагивании век и складках губ знаки судьбы.
— Спасибо, радость моя, — вздохнула она, открывая глаза, — ты почти такой, о каком я мечтала.
— Я буду стараться, — быстро проговорил он, — чтобы не было никаких «почти».
— Почти такой, о каком я мечтала в четырнадцать лет, — продолжала она. — Беда в том, что сейчас мне уже больше. Понимаешь, у меня ощущение, что я живу не своей жизнью, а какой-то другой девушки. Ты же добрый, Киш: отпусти меня, а?
На это он не знал, что ответить и потому не удержал её, когда она встала, а немного погодя не мешал собирать вещи. Через несколько дней он укатил в экспедицию к отцу, рядовым волонтёром на раскопки скифских курганов, в горячую степь. Работа лопатой и киркой под открытым солнцем делала его почти нечувствительным к боли разрыва: мысли о Варваре тревожили только в первые утренние часы, потом, по мере уставания, он мог думать только о том, что видел перед собой. Вечером, после душа и ужина, проваливался в сон, и так два с половиной месяца. Он вернулся сильно загоревшим, поджарым и окрепшим, и хотя внутренне, скорей, напоминал бледную тень себя прежнего, эти месяцы отложенной боли сыграли свою исцеляющую (замораживающую) роль. Во всяком случае, ему хватило сил, чтобы противостоять проблемам.
Главная из них заключалась в том, что в нём что-то разладилось. Многое из того, что раньше удавалось почти играючи, перестало получаться или же требовало натуги. Догадки сбывались реже, и чем глубже он зарывался в работу, тем меньше она его интересовала. По-видимому, друг Валерий был не так уж и неправ, когда говорил о вдохновляющей женщине, сделал вывод Киш. Теперь задним числом выяснялось, что Варвара вдохновляла его, только он этого не замечал. Также он разлюбил свои командировки, которые вроде бы могли наполнить его новыми впечатлениями, помочь отвлечься, но странным образом они напоминали ему о Варваре, и вдали от дома, ещё раз убеждаясь в огромности мира, он испытывал резкие приступы одиночества.
— Тебе надо её забыть, — посоветовал ему писатель Былинский, когда дождливым ноябрьским днём они сидели в «Граблях» на Пятницкой, забравшись под крышу, на третий этаж, где народу было поменьше, и можно было, сидя рядом с книжными полками и мансардным окном, на время представить себя погружёнными в безмятежный ретро-покой дачной жизни.
— Опубликуй эту фразу, — съязвил Киш, — она разорвёт мировую литературу! Нобелевка обеспечена!
— Ну а что? — Валерий отхлебнул пива. — Что ты хочешь от меня услышать?
— Откуда мне знать, что я хочу от тебя услышать? — вспылил Киш. — Уж придумай что-нибудь! Как ты вообще пишешь для сотен и тысяч людей, если не можешь найти слов поддержки для одного меня?
— Я говорю, что думаю. Ты хочешь, чтобы я врал?
— А кого интересует, что ты думаешь? Иногда нужно попридержать свои мегамысли при себе и сказать какую-нибудь ободряющую чушь — «Не переживай, это только этап пути к твоей настоящей любви»! Или процитировать Ремарка — сказать: «Она — стерва. Если бы ты был русским, ты бы понял, что я имею в виду»!
— Ты и так русский, — пожал плечами Валерий. — А Варвара не стерва, ты знаешь это лучше меня. Она — добрый, светлый человек, просто у вас не сложилось, так бывает. Однажды она мне очень помогла: у меня был ступор, и она мне сказала: «Представь, что вот эта часть текста, которая у тебя не получается, представь, что ради неё ты и стал писателем — что это самое главное из всего, что ты хочешь сказать. Почувствуй вкусность этого момента — представь, что ничего вкуснее ты никогда не читал и не писал». Отличный был совет — намного лучше твоей акции по выкапыванию ямы…
— От вас писателей — один только вред, — сделал Киш неожиданное открытие. — Не зря Магомет преследовал поэтов — «Ибо говорят не об истине, а о мечтах сердца своего»! И себя терзаете, и другим мозги баламутите! Вот Варвара — придумала себе в голове какую-то книгу, а потом вдруг обнаружила, что я — герой не её романа. Как это, по-твоему? Умно? «Сейте разумное, доброе, вечное»?
