— Знаешь, они, может, немного странные, но очень милые, — делилась она впечатлениями. — И удивительно, что они совсем не парятся, в какой именно области Франц был гением. Считают, что каждый может найти у Кафки своё, индивидуальное и неповторимое.
— По большому счёту они правы, — согласился с кафкианцами Киш. — На самом деле, людей, которые могут объяснить, что такого гениального сделал конкретный гений, ничтожно мало. По отношению ко всем остальным людям они — статистическая погрешность, если не сказать меньше. А раз так, то какая разница, в какой области гений был гением?
— Как это — какая разница? — удивилась Варвара. — Ты шутишь?
Руки были заняты, и он слегка наклонился, чтобы чмокнуть её макушку.
— Тут всё просто. Вот ты можешь сказать, в чём заключается гениальность, к примеру, Ньютона?
— Законы механики, — почти не задумываясь ответила она. — И ещё вроде бы алгебра: бином Ньютона. Нет?
— Ну, алгебру Ньютон называл инструментом счисления для сапожников, — поведал Киш, блистая эрудицией в лучах вечернего солнца. — Законы механики? Тоже большие сомнения. Ты можешь сказать, что гениального в этих трёх законах? Скажем, в третьем: «Действие равно противодействию»? У нас неграмотные крестьяне задолго до Ньютона без всяких формул знали: «Как аукнется, так и откликнется».
— Хм, — задумалась Варвара.
— А разве древнегреческое «Угол падения равен углу отражения» не из той же оперы?
— Да, пожалуй, — согласилась она. — Но это что же получается?..
— Пока не знаю, — признался он, — мы просто с тобой ведём исследование на тему гениев. Спонтанная раскопка. И пока видим, что третий закон Ньютона нам не кажется гениальным. А как насчёт второго?
— F = та?
— Кажется, так. Ты испытываешь восхищение, когда видишь эту формулу?
— А разве надо испытывать восхищение?
— Без этого трудно считать открытие этих формул гениальным. Я, например, ни капли не испытываю. Мне больше нравится выражение Ньютона: «Если мне удалось заглянуть дальше других, то только потому, что я стоял на плечах гигантов». Здорово сказано, но эта фраза как раз и не очень известна, а известна «Сила равняется произведению массы на ускорение». И что в ней, скажи, гениального?
— Ну, не знаю, — произнесла Варвара с сомнением. — Без знания законов Ньютона, если на то пошло, были бы невозможны полёты в космос.
— Верно, — согласился Киш. — Но ведь его считали гением задолго до космонавтики — ещё при жизни. Почему?
— Почему? — доверчиво повторила Варвара, ожидая, что сейчас услышит ответ.
— Не знаю, — разочаровал её он, — я не из тех, кто может это объяснить. Могу только предположить: дело было не в том, что его законы на тот момент открывали какие-то перспективы, и все ликовали, как они пригодятся в будущем. Никто и не помышлял о полётах в космос. Просто людям стало казаться, что теперь они знают, как устроен мир, и почему, например, Луна не падает на Землю.
— Вот видишь, ты всё-таки объяснил, — указала она, — почему Ньютон — гений.
— Вовсе нет, — не согласился он. — Для нас с тобой естественно, что Луна не падает на Землю, потому что мы знаем про всемирное тяготение и прочее. А для миллиардов людей, которые даже и сейчас ничего не знают о законах Ньютона, это тоже естественно. Потому что… не падает Луна, и всё тут. Никто и не думает, что она может упасть. Верней, людей, которые могут задуматься об этом, — о том, почему Луна не падает на Землю, — их тоже ничтожное меньшинство. Они такая же статистическая погрешность, как и те, которые могут объяснить насчёт гениев. Наверное, иногда это одни и те же люди. Представь, вот есть некие чудаки, которые терзаются загадкой: почему это Солнце и Луна не падают на Землю, а висят себе в небе? И тут Ньютон им всё объясняет с помощью формул. Конечно, они назвали его гением. Но это не отменяет того факта, что их и при жизни сэра Исаака было ничтожно мало.
— Наверное, ты прав, — задумчиво произнесла Варвара. — Из того же Бетховена люди знают, как правило, «Лунную сонату», «К Элизе» и еще парочку вещей… Или «Война и мир»: людей, которые слышали об этом романе, немало, но прочитавших его от начала до конца уже гораздо меньше, а понявших, почему он гениальный, и того меньше.
— И мы возвращаемся к тому, что понимающих, почему гениальное — гениально, очень немного, — подхватил Киш. — А раз так, то для большинства не так уж и важно, в какой области гений был гением. Главное зафиксировать факт: такой-то был гением. Почему бы Франца в таком случае не считать гением в чистом виде — без уточнения, что гениального он сделал?
— А вот тут ты ошибаешься, — не согласилась Варвара. — Пусть людей, умеющих объяснить, почему Ньютон, Бетховен или Толстой гениальны, мало, но они всё же есть. А с Кафкой таких людей нет. И в этом принципиальная разница. Разве не так?
— Когда-то такие люди наверняка были, — для удобства Киш взвалил древко транспаранта на плечо, как солдат винтовку. — Кто-то из его друзей или знакомых. Наверняка они знали. Просто они уже умерли — вскоре началась война, и передавать знание в тех условиях было некому. А возможно, знание передали, но и те, кому оно было передано, тоже погибли.
— А это по большому счёту неважно, были или не были, важно, что сейчас их нет. Здесь разница, как между «нечто» и «ничто». Или я чего-то не понимаю?
— А наши друзья-францеведы, — рассудительно заметил он, — по-видимому, считают, что если мир не понял Франца и не сохранил знание о его гениальности, то это ещё не повод его не чтить. И скажи, что они так уж неправы… Бывают же красивые вещи, секрет изготовления которых утерян, но это не мешает восхищаться ими. Так и тут. Это почитание в самом чистом виде.
Варвара на какое-то время задумалась, глядя себе под ноги, и ему почему-то показалось, что она слегка пригорюнилась.
— На самом деле, — поспешил он на помощь, — я тоже считаю, что в этом есть нечто странное: чтить гения, не зная, в чём именно он был гениален. Просто я стараюсь тебе помочь.
— Ты очень милый, Киш, — отозвалась она. — И ты всё верно говоришь. Если смотреть со стороны, то так оно и есть. Но главное — внутри. Их всех что-то объединяет — что? Вряд ли кто-то из них руководствуется желанием быть почитателем в чистом виде.
— Ты права, — согласился Киш. — Их что-то притягивает. Собственно, это ты и хочешь установить?
Варвара кивнула.
— Наверное, со стороны это странно смотрится, — грустновато улыбнулась она. — Что это за тенетерапевт, который не знает, что людей надо принимать такими, какие они есть? Но мне важно понять, что их привлекает в фигуре Кафки. Как бы отгадать их, понимаешь?
— В сущности, ты о том же самом, — заметил он. — Это разница между знанием и пониманием. Можно просто знать, что Ньютон гений, а можно и понимать, почему. Или даже не так: знать, почему Ньютон гений, невозможно. Можно знать, что он англичанин, физик, математик, астроном, директор Монетного двора, а почему гений, можно только понимать. Так же и с людьми: можно принимать их такими, какие есть, а ты хочешь понимать, почему они такие. Поэтому тебя не устраивает простая констатация, что Франц — гений. Большинство знаний мы получаем не рационально, а просто на веру: нам сказали, что Ньютон гений, вот мы машинально и верим в это. Но, по-видимому, это не всегда правильно, и как раз сейчас мы с этим и столкнулись: увидели, как мало рационального объяснения. Наше знание, что Ньютон гений, само по себе ещё не рождает в нас почитания к нему. Поэтому тебе и хочется не просто знать, что Франц гений, но почему он гений. Тем более что в случае с Ньютоном есть хоть какое-то объяснение, а в случае с Францем — никакого. Разве не так?
