Она спрятала нож, пожала плечами.
– Замерзнешь, – сказал Тео. – Пойдем в дом. – Протянул руку. – Тебе помочь?
– Справлюсь, – хрипло ответила она.
Он кивнул.
Поколебавшись, она кое-как выбралась из машины, вытащила мешок и костыли. Пожав плечами, Тео двинулся к дому. Он ни разу не обернулся, пока шел к черному входу. Он слышал, как она стучит костылями по булыжнику.
Девчонка набросилась на еду. Шмыгая носом, она рвала зубами мясо, запихивала в рот куски сыра и хлеба, мычала и рыгала. Сидр капал у нее с подбородка. На салфетку, которую выложил на стол Тео, она даже не взглянула – вытирала рот рукавом грязного пальто. Она была похожа на сорванца – может быть, из-за короткой стрижки.
Тео налил себе кальвадоса, закурил и откинулся на спинку стула.
– Что это за шляпа на тебе такая? – спросила наконец девчонка. – Она железная?
– Да. Это каска.
– Каска?
– Во время войны она защищала голову от пуль и осколков.
– А.
– Как тебя зовут?
– Мадо.
– Мадлен?
– Мадо! – Она вытерла салфеткой подбородок, вытащила из рукава сигарету и закурила. – Это твой дом?
– Я здесь живу. А дом принадлежит мадам Танги. Она сейчас спит.
– Эй, чему ты все время улыбаешься? – Она выпустила дым ему в лицо. – Ты похож на придурка.
– Это следствие контузии. Рядом со мной разорвалась бомба, и с той поры я всегда улыбаюсь. Ничего не попишешь, контузия. Врачи сказали, что это не опасно. Это неприятно, но я привык. Хочешь умыться? Я согрею воды.
Немного помедлив, она кивнула.
Пока Мадо плескалась в ванне, Федор Иванович накормил птицу просом, а потом включил свет в лаборатории и принялся перебирать готовые отпечатки.
Раньше, глядя на обнаженные женские тела, он испытывал удовольствие. Это было не вожделение, а именно что удовольствие. Ему нравилось работать с женщинами. Среди натурщиц у него не было любимиц – для каждой съемки он искал новых женщин, новые тела, новую красоту. Федор Иванович не любил повторяться. В каком-то смысле он был похож на Дон Жуана: священному качеству он предпочитал священное количество. Он жил, двигаясь от съемки к съемке, от женщины к женщине, и казалось, что это путешествие будет бесконечным. Но сейчас, перебирая снимки, он не испытывал ни удовольствия от хорошо выполненной работы, ни интереса к новым встречам.
Он никогда не залезал женщинам в душу, да они чаще всего этого не ждали и не желали. Он помнил тела, но не узнавал лица. Встреть он их на улице, наверное, и не узнал бы. У одной были красивые бедра, у другой – замечательная задница или грудь, у третьей – изгиб стана. Язык тела был ему внятен, но вот лица этих женщин – они ничего ему не говорили. Раньше он не придавал этому значения, а вот сейчас это почему-то расстроило его.
Он включил вытяжку и стал жечь фотографии в глубокой раковине, где обычно промывал снимки после проявки. Картон горел плохо, но Федор Иванович был терпелив. Он ворошил костерок железными щипцами, подбрасывая в огонь новые и новые карточки. Пленительные плечи, роскошные груди, высокие бедра – все это великолепие женской плоти, запечатленное с умом и любовью, нехотя превращалось в пепел…
Хлопнула дверь.
Федор Иванович выглянул из лаборатории.
Забравшись с ногами в глубокое кресло, Мадо разглядывала птицу. Она смыла грязь с лица и теперь выглядела скорее девочкой, чем мальчиком.
– Это твой скворец? – спросила она.
– Скворец?
– Ну да, это скворец. Когда я жила в приюте, у нас там был скворец, который умел говорить. Правда, по-немецки. Никто не понимал, что он говорит, но у него это здорово получалось. Гутен морген! – каркнула она. – Мы прозвали его Кайзером.
– Почему ты сбежала из приюта?
– Я просто ушла. – Она пожала острыми плечами.
Тео поднял брови.
– Они там приставали ко мне. Оба, директор и его сынок. Мсье Морель и Клод, его сын. Лапали, говорили гадости… У директора не было жены, и он приставал даже к мальчишкам. А Клод… Клод погиб, и они сказали, что виновата я…
– Ну да.
– Клод называл меня шлюхой, а сам был слизняком. Мокрогубым слизняком. Они не только ко мне приставали, к другим девочкам тоже. И мсье Морель был хорош…
– Ты про это уже говорила.
– А потом Клод упал в канал и утонул. – Она помолчала. – Я видела, как он тонул. Но я не могла ему помочь. – Она кивнула на костыли. – Они сказали, что это я его столкнула в воду. Больно мне надо его толкать. Он был психом, вот и все.
– Как ты потеряла ногу?
– Осенью мы помогали крестьянам убирать картофель, и я наступила на бомбу…
– Наверное, на мину.
– Ну на мину.
– И ты ушла…
– Они сказали, что это я столкнула Клода в канал, а он просто не умел плавать. Оставаться там не было никакого смысла.
– Смысл. – Тео покачал головой. – А какой же смысл в твоей этой жизни? Здесь, в Париже?
– А я и не собираюсь жить в Париже. Мне нужно в Лурд.
– В Лурд?
– Я тебе кое-что покажу. – Мадо сунула руку в мешок, лежавший возле кресла, и извлекла из него небольшой сверток. – В Лурде живет один человек… его зовут братом Жеромом… Говорят, он творит чудеса. Про это знают все. Про него писали в газетах. Я читала в одной газете, что он превратил волка в собаку…
– Зачем? – удивился Тео.
– Не знаю. Но вот ты – ты же не умеешь превращать волков в собак? А он умеет. Он много чего умеет. – Она вытряхнула из свертка детский ботинок. – Я написала ему письмо… рассказала о своей ноге… И он мне ответил. Он написал, что я должна привезти ему свой ботинок, тот самый, который носила, когда нога была еще цела. И он по этому ботинку сделает мне новую ногу…
– Вот как… – Тео взял в руки ботинок. – Но он же на правую ногу, а у тебя нет левой!
– Левый не сохранился. Его разорвало бомбой.
– Миной.
– Миной. А этот я сберегла. Мне все равно: пусть он сделает мне еще одну правую ногу, лишь бы это была настоящая нога! Не протез, а нога. Кто разберет, какая у меня нога, когда я обута? Никто не разберет.
– И для этого тебе и нужны сто франков?
– Брат Жером написал, что без ста франков он за это дело не возьмется. Это ведь не булки печь, это нога. Это чудо. Разве жалко за чудо ста франков? Если бы он сказал – тысячу, я собрала бы тысячу. Это же чудо, понимаешь? Булку испечь и то трудно, а тут нога… Я уже собрала восемь франков и десять сантимов. Я упрямая, я своего добьюсь. Мне бы только добраться до Лурда… Это же святое место, там было явление Богородицы…
