— Да, да, мы всего лишь подданные, — закивала старая графиня и прикрыла лицо веером, — а подданные всегда должны выполнять волю своего повелителя.
— А вот я не думаю, что это правильно, — резко встала из-за стола Констанция.
— Почему ты, Констанция, считаешь себя вправе не подчиняться королю?
— Потому что я знаю, что из этого приглашения ничего хорошего не будет, мадам.
— Нет-нет, вы должны идти, никакие отговорки вам не помогут, а если ты, Констанция, не пойдешь, король вновь пришлет посыльного, а лишние пересуды нам ни к чему. Подобным действием ты выкажешь свое неуважение к его величеству и все станут говорить, что мы непочтительные подданные своего короля.
— Боже, — воскликнула Констанция, воздев руки, — да и так уже все говорят обо мне черт знает что. Меня уже обвиняют во всех смертных грехах, по-моему, все в Пьемонте только и судачат о каких-то интригах короля по отношению ко мне. — Нет-нет, дорогая, молва пока говорит лишь о твоей верности мужу.
— А о чем вы, мадам, хотите, чтобы все судачили? О моей неверности? О том, что я, Констанция де Бодуэн, стала любовницей короля, отдалась ему, вы хотите, чтобы все говорили об этом?
— Нет, что ты, Констанция, успокойся, не нервничай, — Арман схватил ладонь своей жены и крепко сжал. — Да успокойся же ты, Констанция, подумай, о чем ты говоришь?
— Я говорю правду, потому что знаю, о чем все думают и судачат. Все только и ждут того момента, когда же наконец нервы не выдержат, и я окажусь в постели короля. И ты, ты, Арман, мой дорогой муж, который клялся мне в верности на всю жизнь, ждешь этого же самого. И вы, мадам, ждете, когда же я буду сломлена.
Графиня де Бодуэн пожала плечами, помахала веером, поднялась и не зная, что еще сказать невестке и сыну, с недовольным выражением лица удалилась на другую половину дворца.
Констанция и Арман остались сидеть в гостиной, нприязненно посматривая друг на друга. Арман барабанил пальцами по крышке стола, а Констанция, чтобы как-то закончить этот разговор, сослалась на головную боль и покинула мужа.
Арман с силой ударил кулаком по дубовой столешнице. Китайская ваза, стоящая на столе, тонко зазвенела. Букет цветов задрожал и на дубовую столешницу упало несколько розовых лепестков.
— Действительно, ситуация безвыходная, — сам себе сказал Арман, — не пойти — плохо, пойти — тоже не к добру. «Что же делать? Может быть, Констанция действительно права и лучше будет сослаться на какую-нибудь болезнь, на годовую боль или сказать, что маленький Мишель совсем расхворался, и Констанция не решилась оставить его на попечение кормилицы? Нет, нет, надо идти, иначе король сочтет меня трусом. А ведь мне бояться нечего, я не преступник, никаких законов не нарушал. А Констанция — моя законная жена, и я останусь верен ей до конца своих дней». Граф де Бодуэн вскочил со стула и решительно направился в комнату своей жены.
Констанция сидела у постели Мишеля, по ее щекам текли слезы. Она держала розовую ручонку в своих ладонях и что-то тихо шептала. Кормилица стояла в углу, прижав руки к груди.
— Констанция, — тихо позвал граф де Бодуэн жену. Молодая графиня вздрогнула, но не обернулась. Она так и сидела, глядя на спящего сына.
— Констанция, — вновь позвал граф, но поняв, что она не обернется, сам подошел к Констанции и уселся рядом.
Ребенок открыл глаза и с изумлением посмотрел на взрослых, склонившихся над ним. Его маленькое розовое личико сморщилось, и он пронзительно заплакал.
— Боже, что с ним? — воскликнула Констанция, всплеснув руками.
Кормилица совершенно спокойно подошла к малышу, взяла на руки и принялась укачивать, расхаживая по комнате.
— Может быть, он хочет есть или нездоров? — сказала Констанция и тут же ухватилась за эту мысль, как утопающая хватается за соломинку.
— Нет-нет, мадам, ваш Мишель очень здоровый ребенок, просто уже время его кормить.
Как раз в этот момент часы на городской башне начали бить, отсчитывая время.
— Вот видите, мадам, он просыпается только тогда, когда хочет есть.
— Ну что ж, корми, корми Мишеля, — как-то обреченно произнесла Констанция, вставая с низкого дивана, — а мы пойдем. Граф де Бодуэн взял ее под руку, и они вдвоем покинули комнату.
— Ну так что ты решила, Констанция? — обратился граф Арман к жене.
— Не знаю, как ты скажешь, так и будет. Ведь ты мой муж и должен во всем за меня отвечать.
— Я думаю, Констанция, лучше будет, если мы все же пойдем на эту чертову охоту и не будем злить короля, ведь он и без того уже несколько месяцев пребывает в мрачном настроении и ищет повода, чтобы к кому-нибудь придраться, оскорбить. Так что, не стоит нарываться на королевскую немилость.
— Да, дорогой, пойдем, — на лице молодой женщины появилось странное выражение.
И если бы его увидел кто-то из тех, кто был знаком с Констанцией Аламбер раньше, он бы вспомнил, когда на лице Констанции было подобное выражение.
Он бы наверняка вспомнил дом Абинье, готовящийся к нападению Реньяров, вспомнил Констанцию с тяжелым пистолетом в руках, когда она спустилась сверху в гостиную туда, где Этель и Лилиан отливали тяжелые свинцовые пули, а Филипп заколачивал окна толстыми Дубовыми досками.
На лице Констанции была удивительная решимость, готовность стоять до конца — и в то же время какой-то затаенный страх. А вот граф де Бодуэн вздохнул с облегчением. У него не хватало сил на борьбу с королем и он полностью полагался на свою красивицу жену.
— Идем на соколиную охоту, но ты, Арман, поклянись, что будешь все время рядом со мной.
— Конечно, Констанция, клянусь тебе в этом, я не отойду от тебя ни на шаг.
— Ну вот и хорошо, дорогой, — Констанция немного успокоилась и в своей комнате сразу же села за рукоделие.
ГЛАВА 4
На соколиную охоту, которую устраивал король Пьемонта Витторио, были приглашены самые приближенные ко дворцу люди. Погода в этот день была великолепная, небо было почти безоблачным, ветер легко гнал редкие сизые облака.
Король Витторио, стоя поодаль от своих придворных, с удовольствием осмотрелся вокруг: природа была безмятежна и спокойна. Охота проходила в узкой долине, зажатой грядой скал и высоким старым лесом. Пестрая толпа придворных поглядывала на своего монарха. Но король не спешил отдавать приказания, ондовольно долго любовался безоблачным небом, высокими деревьями, серыми острыми скалами, изредка бросал короткие взгляды на большого сокола, который сидел на руке его сокольничего. На голову птицы был надет кожаный колпачок, закрывавший ей глаза. Время от времени сокол взгдрагивал и кровожадно клекотал, пощелкивая острым клювом.
— Какой красавец! — сам себе сказал король Витторио, приблизился к птице и прикоснулся к гладким перьям.
