К этому времени Гиббс стал священником православного вероисповедания; в соответствии со своим статусом он был одет в длиннополую черную рясу и имел окладистую седую бороду, так что, вполне вероятно, можно было ожидать, что и уцелевшая Анастасия не смогла бы узнать Гиббса, равно как и он сам не узнал бы ее спустя тридцать шесть лет. После этой встречи Гиббс утверждал, «что было ясно, что она не знает английского языка» {34}. Это было абсолютно неверно, потому что к 1954 году английский стал для Андерсон вторым после немецкого языком предпочтительного общения. Однако почему она явно не захотела говорить на нем с бывшим учителем английского языка, это совершенно иной, требующий рассмотрения вопрос. Но Гиббсу удалось обнаружить кое-что не менее странное: в двадцатые годы Андерсон рассказывала Ратлеф-Кальман, что Гиббс «был совсем не таким, как Жильяр, но мы его тоже очень любили. Он всегда держал свою голову, немного наклонив ее к плечу, ходил, скособочившись, и при этом немного приволакивал одну ногу» {35}. Позднее она повторила это, сказав, что «Гиббс был хромоногим» {36}. Это Гиббс отрицал полностью: «Будь я мертв, – говорил он, – доказать обратное, наверное, было бы трудным делом, но коль скоро я жив и к счастью одинаково хорошо владею обеими ногами, это дает мне основание сказать, что хромаю я только в воображении мадам Чайковской» {37}.
В противовес обоснованному отрицанию претензий Андерсон, которое было сделано Гиббсом, появилось столь же аргументированное признание прав последней, сделанное Лили Ден. Являясь одной из самых близких и пользующихся наибольшим доверием наперсниц императрицы Александры Федоровны, Лили проводила много времени с семьей императора и хорошо знала Анастасию. В 1957 году принц Сигизмунд навестил ее в Каракасе, и, показывая ей фотографии претендентки, он уверял Лили, что это и есть подлинная Анастасия. По его настоянию Ден той осенью сама отправилась в деревню Унтерленгенхардт, чтобы вынести свое собственное суждение {38}. До этого она в последний раз видела Анастасию сорок лет назад в Царском Селе пятнадцатилетней девочкой; теперь перед ней предстала женщина средних лет, которая с тревогой всматривалась в нее, глядя через край одеяла, подтянутого к самым глазам. «Не могу ли я знать вас? – спросила она свою посетительницу, – вы как-то напоминаете мне о матери».
Лили посмотрела на нее, «на ее бедное, состарившееся бледное личико. Первое впечатление, которое она произвела на меня, было страшно печальным, но как только я услышала ее голос, я не сомневалась, настолько он был знаком мне – это был голос великой княжны Анастасии. Никто не сможет подражать голосу или манере речи незнакомого человека». Лили обратила также внимание на ее руки: по ее словам, руки Андерсон были «точь в точь такими же, как руки императрицы, у нее все три средних пальца были одинаковой длины». Когда же Андерсон в конце беседы спросила: «Тогда, когда все шло к концу… мы были вместе?» – она больше не нуждалась ни в каких иных доказательствах: «Сомнений не было, она узнала меня» – так заявила Ден. Они говорили на английском, «на очень хорошем английском» – такую оценку дала Лили речи Анны Андерсон. Претендентка отказалась говорить на русском языке, и Лили не настаивала на этом, тем не менее ею было отмечено, что та произносила имена придворных «именно так, как они и должны звучать по-русски», и это для Ден послужило «свидетельством того, что фрау Андерсон и понимает этот язык, и может говорить на нем» {39}.
Если даже первых впечатлений было достаточно, чтобы убедить Лили Ден, что Андерсон на самом деле являлась Анастасией, то все, что происходило в течение последующей недели в Унтерленгенхардт, когда претендентка «изумляла ее своими сокровенными не допускающими иных объяснений знаниями» о жизни императорской семьи, стало для Лили фактором, который окончательно утвердил ее в этом убеждении {40}. Судя по всему, это был длинный и производящий впечатление перечень; по словам Лили, претендентка говорила о Николае Саблине и о том, как после революции он оставил службу царской семье, она помнила о госпитале Анастасии в Царском Селе, она знала прозвище, данное сыну Лили, и вспоминала определенные события в Александровском дворце во время революции, свидетелями которых оказались Лили с Анастасией. Претендентка могла также описать цвет ковров в личных покоях императрицы, и она «упомянула один случай», засвидетельствованный и Лили, и Анастасией, когда императрица «разозлилась» на Анну Вырубову, а также напомнила, как гувернантка Софья Тютчева вынуждена была оставить свой пост при дворе из-за разгоревшегося скандала, и точно назвала цвет платья, в которое была одета императрица на черно-белой фотографии {41}.
«Не утруждайте себя и не говорите мне, что она все это вычитала из книг», – заявила Лили {42}. Подобно принцу Сигизмунду Лили верила, что Андерсон делилась с ней такими сокровенными знаниями, обладать которыми могла бы только одна Анастасия. Однако она, так же как принц, ошибалась, поскольку к 1957 году было опубликовано огромное количество сведений о семье Романовых, сведений, которые включали в себя описание обстановки в их покоях в Александровском дворце. Анна Андерсон достаточно хорошо знала о Саблине, с которым она встречалась в Берлине в 1922 году, она говорила о работе госпиталя в Царском Селе с Татьяной Боткиной и Феликсом Дасселем, и в ее распоряжении имелись мемуары последнего, а также памятный альбом фотографий. Кроме того, сама Лили подробно описывала свои встречи с Анастасией во время революции в своей книге, изданной в 1922 году; в этой же книге она также сообщила о прозвище, данном ее сыну {43}. Андерсон спросила Ден, помнит ли она «ту гувернантку с дурными манерами», которую сама Андерсон после соответствующей подсказки смогла идентифицировать как Тютчеву. О том, что эта гувернантка не хотела мириться с присутствием Распутина во дворце, говорится в бесчисленном количестве книг, включая собственные мемуары Лили, но когда Андерсон попросили, чтобы она подробно изложила суть дела, та заявила: «Вы сами хорошо знаете, почему ее отправили из дворца» {44}. Подробности временно усложнившихся отношений между императрицей Александрой Федоровной и Вырубовой тоже описываются в целом ряде книг. Как признавала Ден, Андерсон не имела четких представлений о сути ссоры, если не считать упоминания о каких-то разногласиях между дамами, она не смогла вспомнить, когда, где и вокруг чего разгорелся конфликт, но, как настаивала Ден, достаточно было и того, что «фрау Андерсен вообще помнит о нем» {45}. Цвет платья императрицы? – Розовато-лиловый, Андерсон назвала его точно, но в данном случае скептически настроенный человек мог бы высказать такое суждение: то, что это был любимый цвет императрицы, хорошо знали многие. Ну и то, что средние пальцы руки Андерсон имели одинаковую длину, «точно так же, как пальцы императрицы»? Лили могла считать, что так оно и было, хотя на самом деле это не так: хранящиеся в Российском государственном архиве в Москве рентгеновские снимки рук Александры показывают, что у нее были длинные и узкие пальцы, но они значительно отличались друг от друга по длине.
Но для Лили не существовало сомнений в том, что Андерсон – это Анастасия. «Я узнала ее и по физическим признакам, и чисто интуитивно», – заявила она {46}. Сторонники претендентки восприняли это как убедительное свидетельство в ее пользу, даже судьи в ходе рассмотрения иска Анны Андерсон с требованием признать за ней право на имя и титул великой княжны Анастасии, признали, что мнение Ден заслуживает «отдельного обсуждения, учитывая ее тесные отношения с семьей императора» {47}. Противники Андерсон, со своей стороны, говорили, что прошло слишком много лет, чтобы Ден смогла по физическим признакам узнать в претендентке Анастасию и что в своем решении она больше полагалась на эмоции, чем на голос разума. Однако Ден была непреклонна; несмотря на не подтвердившиеся слухи, что позднее она усомнилась в своем убеждении, Лили оставалась твердо убеждена, что Андерсон – это Анастасия {48}.
