В последний день посещения последовали новые расспросы и «намеренно ложные» утверждения. Дассель заявил, что великие княжны посещали госпиталь ежедневно. «Нет, совсем не ежедневно», – уверенно поправила его претендентка {33}. Вслед за этим последовал его вопрос о бильярдном столе, по словам Дасселя, он, намеренно ошибаясь, утверждал, что этот стол был установлен в комнате на верхнем этаже. Претендентка не согласилась с ним, сказав: «Нет! Бильярд стоял внизу!» {34} Однако Фэйт Лейвингтон, которая тоже присутствовала там, запомнила несколько иную трактовку данного вопроса. Дассель, записала она тем вечером в своем дневнике, настаивал на том, что он «совершенно честно не помнит», где стоял бильярдный стол, высказывая предположение, «что ему кажется», что он находился на втором этаже, но при этом не делал никаких определенных заключений {35}. Однако помимо всего сказанного и по поводу дальнейших вопросов и заведомо ложных утверждений фрау Чайковская, как об этом рассказал Дассель, «дала нам понять, что не помнит ничего» {36}.
Во второй половине последнего дня своего пребывания в замке Дассель внимательно изучал лицо претендентки, пытаясь сравнить то, что он видел, и то, что он сохранил в памяти как лицо Анастасии. Занимаясь этим делом, он смог заметить «такие же глаза», как у настоящей великой княжны, «те самые глаза императора». Наконец он заявил: «Я узнал великую княжну Анастасию» {37}. С этими словами Дассель уехал из замка Зееон. «На основании большого объема всесторонних наблюдений, – так звучало его заявление на следующий день, – я смог прийти к убеждению, что пациентка в замке Зееон является великой княжной Анастасией, несмотря на то обстоятельство, что она очень изменилась внешне и страдает потерей памяти» {38}.
Глаза, такие же глаза, «те самые глаза императора», судя по всему, именно они и убедили Дасселя, поскольку он сам признал, что общий облик претендентки был другим. Но насколько хорошо Дассель знал Анастасию на самом деле? Исходя из немногих еженедельных визитов, состоявшихся в течение шести месяцев? Даже это достаточно близкое знакомство с княжной было далеко не столь убедительным, как полагают сторонники легенды. Более убедительным могло бы выглядеть то обстоятельство, что фрау Чайковская вспомнила прозвище «Мандрифолия», если бы об этом прозвище вспомнил кто-нибудь еще, кроме Дасселя. Она знала о памятных медалях госпиталя, но нужно учесть, что годом раньше она говорила о них с одним из своих друзей. До встречи с Дасселем и до его вопросов она знакомилась с фотографиями госпиталя и его пациентов; фактически ей не удалось исправить его умышленную ошибку, касающуюся вручения сабель в качестве подарков, и она ошибочно настаивала на том, что у Николая II не было татуировки. Возможно, что все доводы Дасселя были убедительны или казались таковыми, но не менее очевидно и то, что детали легенды имели в основе гипотетические версии, умолчания и неточные сведения.
То же самое справедливо и в отношении нашумевшего рассказа о «Человеке с карманами!», который всегда рассматривался как единственный наиболее любопытный довод в установлении личности претендентки, проведенном Дасселем. Все это случилось спустя несколько недель после первого приезда Дасселя. Показывая фрау Чайковской фотографии пациентов госпиталя и его персонала, герцог Лейхтенбергский показал на одного человека и, очевидно, спросил, помнит ли она, как его зовут. Вспомнить, как его зовут, претендентка не смогла, но сказала при этом: «Крупный, большого роста, офицер, я помню, он всегда норовил держать руки в карманах и всегда забывал вынуть их, как невежливо с его стороны!» Это, говорил Дассель, вполне соответствовало истине: вопреки требованиям этикета мужчина, о котором шла речь – то был полковник Сергеев, – часто обращался к великим княжнам, держа руки в карманах. {39} Но где в этом повествовании хоть слово о том, что претендентка внезапно разразилась взрывом хохота, воскликнув: «Человек с карманами!», как об этом говорится в легенде? В книге Дасселя нет ни слова о заявлениях подобного рода, и, судя по всему, фрау Чайковская не пошла дальше замечания об этой дурной привычке офицера. И тем не менее как она могла знать о существовании столь малозначительной детали? Не исключено, что на фотографии был действительно изображен мужчина, который стоял, засунув руки в карманы, и она просто прокомментировала то, что увидела, но для тех, кто верил, что она являлась Анастасией, все это стало убедительным доводом в ее пользу. {40}
Однако те, кто не поддерживал претензии фрау Чайковской, отмечали, что Дассель в этом деле выступал как журналист и что он вскоре представил общественному мнению объяснение по поводу этой встречи, как если бы это обычное дело могло бросить тень на его честность. Дассель признал, что ему стало известно о деле фрау Чайковской тогда, когда он жил в Берлине в 1923 году. При этом он настаивал – и это довольно любопытно для человека, который хранил такие яркие и столь дорогие для него воспоминания о встречах с Анастасией в Царском Селе, – что вопрос об установлении ее личности в ту пору не представлял для него интереса. Одного этого уже было достаточно, чтобы правдоподобие выводов Дасселя было поставлено под сомнение, поскольку он был частым посетителем квартиры фон Клейстов в те дни, когда они давали приют претендентке. Позднее Дассель говорил о бароне фон Клейсте как о «человеке, который не сильно обнадежил меня», и отмечал, что группа эмигрантов, собравшаяся вокруг барона, «лелеяла надежду, что с помощью претендентки они смогут извлечь финансовую пользу», а также намекал, что он не просто шапочно знаком с бароном. {41} Как вспоминала Герда фон Клейст, она много раз видела Дасселя в квартире своих родителей. {42} Сторонники фрау Чайковской отметали подобные доводы, заявляя, что Герда не может быть надежным источником и что она отказалась подтвердить сказанное ею под присягой. Однако сказанное ею получило подтверждение с совершенно неожиданной стороны: от баронессы фон Клейст, которая была полностью убеждена, что претендентка является Анастасией, и в силу этого обстоятельства не имела оснований причинять вред ее делу. По ее воспоминаниям: «В то время герр Дассель стал приходить к нам все чаще и чаще, и от нас он узнал, кем, предположительно, является Неизвестная. Он дал понять, что видел Анастасию в ее госпитале и, таким образом, он хорошо знал ее еще в России». {43}
Складывалась опасная ситуация: прежние встречи Дасселя, когда он обсуждал свои воспоминания с фрау Чайковской, и встреча в замке Зееон оказались не более чем спектаклем, разыгранным для простодушной аудитории и имевшим целью создать подходящую обстановку для того, чтобы он мог признать в претендентке великую княжну Анастасию. Хотя, если бы это было действительно так, то зачем бы Дассель ждал четыре года, чтобы устроить решающую встречу с Чайковской? И все-таки, если такое предположение и выглядит маловероятным, все равно остаются вопросы, не дающие покоя. Похоже, что Дассель действительно посещал квартиру фон Клейстов и проявлял достаточный интерес к претендентке, чтобы говорить с ней о времени своего пребывания в госпитале в Царском Селе; но почему же тогда он позднее настаивал на том, что в то время ее личность не представляла для него никакого интереса? Вполне вероятно, что определенные подробности фрау Чайковская могла узнать, не выведывая их специально, а просто слушая то, что в ее присутствии обсуждали фон Клейсты и Дассель. Однако в этой ситуации обойден вниманием один поразительный факт: в апреле 1927 года Дассель опубликовал в одном из немецких журналов обширную статью, посвященную его пребыванию в госпитале в Царском Селе. В ней он вспоминал о своих впечатлениях, о пациентах, которые вместе с ним проходили курс лечения, и о своих взаимоотношениях с великими княжнами. За те месяцы, которые предшествовали встрече фрау Чайковской с бывшим пациентом госпиталя, состоявшейся осенью того же года в замке Зееон, подобная статья с большой долей вероятности могла привлечь ее внимание. {44} То, что легенда представляет как не поддающиеся объяснению глубоко личные знания претендентки, подтвержденные Дасселем, на деле оказалось неубедительным, а в некоторых случаях ложным.
