Юсупов был человеком мелодрамы, он любил пышные театральные эффекты, и это нашло отражение в его письме великому князю Андрею Владимировичу, где он объявлял претендентку «больной истеричкой и ужасно плохой актрисой», а также «ужасным созданием», которое способно любого заставить «содрогнуться от ужаса» {7}. Однако фрау Чайковская имела не меньший вкус к мелодраме. Как только она услышала о его приезде, она, как утверждают, прибежала в истерике к герцогине Ольге Лейхтенбергской, восклицая: «Юсупов приехал! Феликс… Юсупов!» {8} Для предполагаемой Анастасии такая реакция выглядела более убедительной, учитывая ту роль, которую сыграл Юсупов в убийстве Распутина, человека, который, по мнению Романовых, поддерживал жизнь цесаревича Алексея. Однако позднее фрау Чайковская настаивала (таков уж был полет ее фантазии!), что в ходе этой встречи Юсупов пытался убить ее и что она, заходясь в крике, сбежала по лестнице в холл, чтобы не погибнуть от его руки {9}.
Правдивость обвинений подобного рода была сомнительной, учитывая, что в качестве аргументов использовались фотографии и суждения матери и дочери фон Гессе и Юсупова, которые не так уж часто встречались с Анастасией. Однако той весной 1927 года в замок Зееон приехал, чтобы встретиться с фрау Чайковской, один человек, который очень хорошо знал Анастасию. Это был полковник Анатолий Мордвинов, бывший адъютант Николая II, его пригласил герцог Лейхтенбергский, чтобы он встретился с фрау Чайковской и высказал свое мнение. Мордвинов, который много лет прослужил при дворе, знал великих княжон, и в силу этого обстоятельства ожидалось, что он сможет высказать мнение, заслуживающее доверия. Он приехал, несмотря на то, что ранее великая княгиня Ольга Александровна предупредила его, что претендентка не является Анастасией. Он приехал потому, что «надеялся, что великой княжне удалось чудесным образом спастись» {10}.
Перед встречей герцог отвел Мордвинова в сторону и предупредил, что полученные раны и бег времени могли изменить черты претендентки «так сильно, что в ней невозможно узнать» Анастасию. Данное обстоятельство не могло не уменьшить эффект ожидаемой встречи, но Мордвинов не стал менять своего намерения, «придавая больше внимания тому, чтобы претендентка узнала его, а не наоборот». Он провел с фрау Чайковской три дня, по его просьбе ей не сказали, кто он такой. Встретившись со своим посетителем, последняя была явно озадачена и стала пытаться выведать у окружающих какие-либо сведения о нем. «Кто это такой? – спрашивала она после их первой встречи. – Он русский или немец? Как его фамилия?» Никто не давал ей ответа на ее вопросы, однако в конечном счете ей удалось выяснить, что ее посетитель по национальности был русским. Мордвинов пытался задавать фрау Чайковской вопросы как на русском, так и на немецком языках. Она ответила лишь на немногие из них, если это можно назвать ответами. В начале беседы ее не покидало возбуждение, но затем она поочередно то просто улыбалась, то закрывала рот платком. Мордвинов был озадачен «полным отсутствием какого-либо сходства» с Анастасией. Единственное сходство, сказал он, заключалось в том, что у претендентки были такие же голубые глаза, как у Анастасии {11}.
Во время их последней встречи, когда ей наконец сказали, как зовут ее посетителя, фрау Чайковская не продемонстрировала никаких признаков узнавания. По мнению Мордвинова, ей не хватало «врожденной простоты, которая была так характерна для настоящих великих княжон. Претендентка, кажется, до такой степени была переполнена представлениями о своем собственном благородном происхождении, что, я думаю, она свыклась с ними. Ее речь, когда она говорит о прошлом, ее печали и радости, ее взгляд на жизнь – все это принадлежит лицу, совершенно непохожему на кого-либо из великих княжон» {12}. Во время этой последней встречи Мордвинов стал намеренно вертеть между пальцами мундштук, который четыре великие княжны подарили ему незадолго до революции. У них этот мундштук был чем-то вроде постоянного повода для подшучивания над адъютантом, который часто бывал рассеянным: они всякий раз спрашивали, не потерял ли он их подарок. Но фрау Чайковская не проявила к этому предмету никакого интереса, и Мордвинов уехал из замка Зееон в убеждении, что претендентка «оказалась для меня совершенно незнакомым человеком, как внешне, так и душевно» {13}.
Позднее фрау Чайковская убеждала всех, как она это делала и ранее, что она узнала своего посетителя, но не смогла вспомнить, как его зовут, однако это маловероятно {14}. Столкнувшись с таким категорическим отрицанием, некоторые из тех, кто поддерживал ее, стали распускать слухи, что бывший адъютант не захотел признавать претендентку только для того, чтобы защитить себя и спасти свою репутацию, поскольку после революции он, как и многие другие придворные, покинул арестованных Романовых. Однако о том, как поступил Мордвинов, было хорошо известно еще до того, как он поехал на встречу с претенденткой, и он поддерживал дружеские отношения с сестрой Николая II, которая не ставила ему в вину его поведение в 1917 году. По этой причине все эти инсинуации прозвучали впустую.
Однако не каждая встреча давала отрицательный результат. Именно в замке Зееон фрау Чайковская смогла получить от бывшего русского военнослужащего Феликса Дасселя «самое убедительное подтверждение ее права называться Анастасией». Осенью 1916 года Дассель, в ту пору капитан личного великой княжны Марии Николаевны 9-го пехотного полка казанских драгун, был ранен в ногу и вывезен в Царское Село, где он находился на излечении в госпитале, который был основан Анастасией и ее сестрой. В этом госпитале он находился с сентября до конца февраля (по юлианскому календарю) 1917 года, и там он несколько раз в неделю видел Анастасию, когда она навещала пациентов. После революции Дассель добрался до Берлина, здесь он работал журналистом нескольких эмигрантских изданий. Хотя Дассель уверял, что услышал о претендентке еще в 1923 году, он говорил, что дело фрау Чайковской не интересовало его вплоть до 1927 года, до того времени, когда оно стало широко освещаться в прессе {15}.
В сентябре 1927 года Дассель поехал в замок Зееон, чтобы встретиться там с фрау Чайковской. Все, что случилось в ходе этого посещения, вскоре превратилось в легенду. Перед самой встречей Дассель, который, как адъютант по особым поручениям при великих княжнах, смог достаточно много узнать о них, написал отчет о своем пребывании в госпитале в Царском Селе, и в этом отчете содержались «такие подробности, знать которые могла одна только Анастасия». «Положив записи в скрепленный печатью конверт», он отдал его герцогу Лейхтенбергскому, и тот положил конверт в сейф, чтобы претендентка никоим образом не могла заглянуть в него. «После этого он встретился с претенденткой и стал задавать ей вопросы, делая намеренные ошибки, чтобы установить, сможет она или не сможет внести соответствующие исправления. Претендентка выдержала это испытание, не ударив в грязь лицом». Испытание включало в себя исправление «намеренно допущенной Дасселем ошибки в вопросе о месте, где стоял бильярдный стол», и в безошибочно точном опровержении заявления Дасселя, по которому выходило, что великие княжны приходили в госпиталь каждый день и часто приводили с собой своего брата Алексея. «Момент истины для Дасселя наступил после того, как герцог Лейхтенбергский указал на какого-то пожилого русского полковника» на фотографии, и претендентка внезапно разразилась взрывом хохота, воскликнув: «Человек с карманами!» Это, пояснил Дассель, было прозвище, которое дала этому офицеру сама Анастасия, поскольку у него была привычка всякий раз, когда он разговаривал с великими княжнами, держать руки в карманах в знак неуважения к принятому в империи этикету. «Неожиданно для себя самого я узнал ее, – сказал Дассель, – и был убежден в этом» {16}.
