Как и в случае с русским языком, Ратлеф-Кальман позаботилась о том, чтобы, находясь в Лугано, фрау Чайковская имела возможность заниматься английским языком «каждый день» {47}. Это были не только занятия с Ратлеф-Кальман, если верить барону Остен-Бакену, английская преподавательница из Лугано тоже обучала Чайковскую {48}. Но и в этом случае успехи претендентки в освоении этого языка, как их оценил в том же году Эйтель, не выходили за пределы «нескольких отдельных слов» {49}. В Зееоне ее английский стал улучшаться. Фрау Чайковская стала читать английские книги и газеты, и, кроме того, ей читали вслух по-английски {50}. Неизвестно, был ли ее английский результатом полученных уроков, или она вспомнила язык, который, по ее словам, забыла? Герцог Лейхтенбергский настаивал на том, что она могла «читать, говорить и даже думать» на английском {51}. И все же буквально через несколько недель, после того как он написал все это, Фэйт Лейвингтон пришла к выводу, что, когда она обращалась к претендентке на английском языке, у последней «никак не получалось» дать ответ на том же языке, хотя и создавалось впечатление, что она понимала то, что ей было сказано {52}. «Фактически немецкий язык, – писала Фэйт Лейвингтон, – является единственным языком, на котором она может свободно говорить». {53}
Приступив к занятиям английским языком с фрау Чайковской в замке Зееон, Лейвингтон начала процесс обучения с той точки, на которой его оставила Ратлеф-Кальман. «Для того чтобы заставить ее говорить, – писала Лейвингтон, – я взяла с собой раскрашенную в очень яркие цвета книжку со стихами для детей. Задавая ей вопросы по нарисованным там картинкам, я сделала так, что она помногу говорила, и мне стало совершенно ясно, что она хорошо знает английский язык, и вся трудность заключается в том, чтобы приучить ее к разговорной речи. Она может писать, сегодня она очень аккуратно переписала несколько строк почерком, несколько дрожащим, но, тем не менее, принадлежащим вполне образованному человеку, и это можно расценивать как триумф». В ходе этих занятий Лейвингтон на английском языке задавала ей вопросы обо всем, что произошло с ней, и фрау Чайковская отвечала ей по-немецки. «Было очень интересно видеть, как она, когда ее голова совсем не занята языковыми проблемами, может использовать необычайно большое количество английских слов, однако попросите ее повторить то, над чем ей приходится размышлять, и она теряется». Также Лейвингтон заявила, что претендентка говорила с «самым чистым и лучшим английским произношением» {54}. Это не замедлили подхватить сторонники Чайковской.
Но так ли это? На самом деле эти слова, на которые часто ссылаются как на доказательство того, что фрау Чайковская всегда знала и говорила на безупречном английском языке, предлагают искаженное толкование мыслей Лейвингтон. Как было записано ею в дневнике, однажды вечером она зашла в комнату претендентки, и фрау Чайковская приветствовала ее словами: «Oh, please do sit down!» (О, прошу вас, садитесь, пожалуйста!), прежде чем вернуться к обычному для нее немецкому. Это были всего лишь пять слов, и только их Лейвингтон охарактеризовала как сказанные с «самым чистым и лучшим английским произношением» {55}. Агнесс Вассершлебен честно призналась, что в тех случаях, когда она «часто говорила по-английски» с претенденткой, «на самом деле это означало, что я говорила ей на английском, а она отвечала мне на немецком языке» {56}.
Примерно такие же истории рассказывались о музыкальных способностях фрау Чайковской. Говорилось, что, находясь в Зееоне, она охотно играла на рояле, демонстрируя способности, о которых вплоть до того времени никто не подозревал. Это вполне соответствовало урокам музыки, которые получала Анастасия. В действительности все было иначе. Однажды фрау Чайковская сказала фрейлейн Вере фон Клеменц, что ей хотелось бы снова поиграть на рояле, но пояснила при этом, что она «забыла все ноты». Клеменц стала играть ей, а фрау Чайковская пристально следила за ее игрой. После нескольких дней таких наблюдений она приняла предложение фон Клеменц «присоединиться к ней» {57}. Пара начала с простой детской песенки, первоначально, как записала фон Клеменц, «музыка давалась ей с трудом. У меня было такое впечатление, что она плохо видит и не может отличить одну клавишу от другой. Затем, внезапно она пропела эту песенку на слух, без музыкального сопровождения» {58}. На следующий день фон Клеменц отметила: «Она играет все лучше и лучше, и в этой связи у меня возникло впечатление, что в тех случаях, когда она озабочена чистотой исполнения, она, как правило, оказывается не в состоянии точно опустить пальцы на нужные клавиши, но когда она играет совершенно автоматически, не особенно задумываясь над тем, что она делает, она играет очень хорошо» {59}. После двадцати пяти дней таких занятий фон Клеменц пришла к заключению: «Мне совершенно ясно, что она раньше умела играть на рояле» {60}.
Приходилось ли ей играть раньше? Возможно, но повторное освоение далось фрау Чайковской с большим трудом. Она смогла воспроизвести простую детскую мелодию только после внимательного наблюдения за игрой фон Клеменц, и нет никаких указаний на то, как она овладела техникой исполнения: на слух или по нотам. Здесь у нее было вполне конкретное оправдание – из-за туберкулеза она не могла на всю длину вытягивать левую руку, и на рояле она могла играть только одной рукой. Это требовало больших усилий, и через несколько месяцев она оставила это занятие, говоря, что боль не позволяет ей заниматься музыкой. Не исключено, что так оно и было, но предлог тоже весьма удобный {61}.
Таким образом, в течение месяцев, проведенных ею в замке Зееон, фрау Чайковская преуспела, с одной стороны, в предоставлении общественному мнению доказательств в пользу ее иска, но одновременно с этим она вскрыла факты, которые отвергали ее претензии. Если легенда о княжеском титуле, в которую некоторые столь легко поверили, не была подкреплена серьезными доказательствами, то доказать, что она самозванка, тоже было непросто. Эта загадка расколола семью герцога Лейхтенбергского. Герцог Дмитрий и его жена Екатерина, а также герцог Константин – все они были убеждены, что фрау Чайковская является самозванкой, и к тому же достаточно бездарной. Создавалось впечатление, что герцогини Елена и Наталия верили, что она является Анастасией, а герцогиня Тамара стояла на какой-то промежуточной позиции. {62} Герцогиня Лейхтенбергская тоже высказывала противоречащие друг другу мнения, которые в ряде случаев основывались не на фактах, а на раздражении хозяйки по поводу такой своенравной гостьи. Она часто спорила с претенденткой (Фэйт Лейвингтон без обиняков утверждала, что «герцогиня ненавидит ее»), однако в то же время казалось, она буквально не может на что-либо решиться в вопросе о личности претендентки. {63} Однажды Ольга в доверительной беседе сказала, что она «почти полностью уверена», что фрау Чайковская «не является мошенницей», объяснив это тем, что она «ведет себя совершенно так же, как ее бабушка в Дании». {64}
Что же касается герцога Лейхтенбергского, он проявил себя гораздо менее разборчивым судьей. Его жена явно считала своего мужа святой простотой, и не было сомнения, что герцог позволил своей вере в личность претендентки и симпатии к ней взять верх над любой критической оценкой фактов. {65} Так думала даже сама фрау Чайковская: позже она заявляла, и довольно не-обдуманно, что хотя «герцог всегда был очень добр ко мне, я была вынуждена сдерживать его». {66} Через несколько месяцев после того, как претендентка первый раз попала в замок Зееон, герцог заболел – впервые дала знать о себе опухоль головного мозга, которая убьет его двумя годами позже. {67} Один из тех, кто посетил замок Зееон в 1927 году, характеризовал герцога как «человека, находящегося на грани нервного срыва». {68} Возможно, что эта болезнь могла повлиять на его здравомыслие, поскольку он, без сомнения, был склонен верить в маловероятные события, не замечал очевидного и истолковывал факты так, что они сильно расходились с реальностью. Время от времени он называл реальными случаи, не подтвержденные никакими доказательствами, включая заявления, что он пресекал многочисленные попытки похитить и отравить фрау Чайковскую во время пребывания последней в его доме. {69}
