Великий князь Кирилл Владимирович, старший брат Андрея и законный наследник престола бывшей русской империи, был настроен решительно против проведения этого расследования. В высшей степени нестабильной и до предела политизированной эмигрантской среде между братьями часто возникали конфликты по поводу стремления Андрея приглашать к участию разные сомнительные организации и свойственного ему тяготения к интриге; Андрей, как говорило одно официальное лицо, «слишком легко поддавался влиянию» {14}. Однако в тот момент князь Кирилл не предпринимал никаких действий, и князь Андрей начал свое расследование. При таком большом количестве исков и обилии слухов дело фрау Чайковской располагало арсеналом доказательств, которого едва ли было достаточно, чтобы доказать какую-либо из точек зрения. Это дело уже превратилось в трясину противоречий, и участие князя Андрея никоим образом не внесло ясности. Большая часть сведений по этому делу поступала к нему от Зале, который получал их непосредственно у Ратлеф-Кальман, и именно изучением этих сведений, большая часть которых была недостоверна и почти все они свидетельствовали в пользу претендентки, занимался Андрей. Так он пришел к убеждению, что его двоюродная сестра Ольга и супруги Жильяр говорили неправду про встречи в Берлине, и встал на точку зрения Ратлеф-Кальман, утверждавшей, что они все узнали в претендентке Анастасию.
Неудивительно, что, когда Жильяр узнал о расследовании, проводимом великим князем, он забросал его письмами, предупреждая, что его используют, что он полагается в своих суждениях на предвзятые свидетельства. К этому времени бывший домашний учитель стал убежденным противником Ратлеф-Кальман и активным критиком фрау Чайковской. Осенью 1925 года он начал активно сотрудничать с графом Куно фон Харденбергом, бывшим гофмаршалом двора великого герцога Эрнста-Людвига, собирая сведения против претендентки. Достаточно скоро Жильяр стал называть себя «представителем великого герцога Гессенского» {15}. С этих позиций Жильяр, со всем пылом благочестивого крестоносца, предпринял попытку убедить князя Андрея оставить это дело. После того как великий князь отмел все возражения Жильяра, он отказался от учтивости. Как доверительно сообщал великий князь, «Жильяр написал мне письмо, столь дерзкое, что я счел за благо не отвечать ему. В конечном счете под его личиной оказался мелкий человек, способный солгать» {16}. Жильяр, в свою очередь, думал о великом князе исключительно дурно. Он открыто обвинял Андрея Владимировича «в сборе и в доверии документам, к происхождению многих из которых имеют отношение большевики» и которые имеют целью поддержку претендентки и игнорируют все, что свидетельствует против ее дела {17}. Жильяр никогда не объяснял, что это были за документы, якобы подготовленные большевиками, что говорилось в них, также нет никаких доказательств, что эти документы когда-либо существовали. Однако энергичная деятельность Жильяра привела к тому, что упрямый великий князь окончательно отказался прислушаться к его версии событий. Великий князь писал: «К сожалению, я должен отметить, что все, что было написано Жильяром о той встрече в Берлине, очень далеко от правды» {18}.
В эти годы обе противоборствующие стороны активно обменивались бескомпромиссными и совершенно ошибочными утверждениями, создавая запутанную паутину исков, которые способствовали превращению фрау Чайковской в легенду. Однако эта молодая женщина, оказавшаяся в центре бури, которая бушевала вокруг нее, оставалась вдали от всех интриг. К весне 1926 года, в то время как постоянно растущее количество заинтересованных лиц воевали друг с другом по поводу установления ее личности, сама она, после почти двухлетнего постоянного пребывания в больницах, наконец была признана достаточно поправившейся, чтобы ее можно было выписать из клиники Моммсена. Однако деваться ей было некуда, и Зале в конце концов устроил так, что она в сопровождении Ратлеф-Кальман приехала на курорт Лугано, расположенный в Швейцарии. Их продолжительное проживание в отеле «Тиволи» стало отдыхом, который был оплачен принцем Вальдемаром Датским, который, несмотря на отрицательное отношение к претендентке своей племянницы Ольги Александровны, по-прежнему проявлял желание позаботиться об этой таинственной молодой женщине {19}. Сторонники претендентки полагали, что данный факт является свидетельством неразрешенных сомнений по поводу ее личности; хотя, с другой стороны, это могло быть еще одной попыткой, подобно письмам и подаркам, посланным Ольгой Александровной, установить контроль над действиями претендентки. До тех пор пока кто-нибудь из родственников Романовых брал на себя заботу о ее финансовых нуждах, можно было с достаточной долей уверенности полагать, что Чайковская останется в изоляции, а Ратлеф-Кальман будет хранить молчание, т. к. она упорно сеяла слухи о готовящейся публикации книги.
На первых порах все шло хорошо, но достаточно скоро дал о себе знать неуравновешенный и трудный характер фрау Чайковской. Она впала в депрессию, «была полностью подавлена, – как говорила Ратлеф-Кальман, – и она не доверяла никому, даже тем, кто был добр и любезен с ней. До некоторой степени это можно было объяснить тем обстоятельством, что она не имела совершенно никакого представления о природе человека. Она больше верила тем, кто постоянно льстил и раболепствовал перед ней» {20}. Раздраженная и злая, она все больше нападала на Ратлеф-Кальман, обвиняя ее в любой неудаче, и к исходу третьей недели июня, после казавшихся бесконечными многих дней конфликтов, Ратлеф-Кальман решила, что с нее хватит и вернулась в Берлин. «Она либо безумна, либо действительно испорчена до мозга костей» – так сказала она о претендентке {21}. Однако фрау Чайковскую нельзя было оставлять одну; она не была способна полностью отвечать за себя, и Сергей Боткин направил в Лугано своего помощника, барона Василия Остен-Сакена, чтобы тот сделал ее пребывание там комфортным и безопасным. Решение, найденное бароном, сводилось к тому, чтобы поместить претендентку в санаторий Stillachhaus, в Баварских Альпах {22}. Претендентка сокрушалась, рассматривая это решение как «попытку запереть ее в доме умалишенных», но идти ей было некуда, и поэтому она, хоть и с неохотой, но 25 июня 1926 года легла в эту клинику, где ей предстояло оставаться до весны 1927 года {23}.
Новая пациентка в Stillachhaus представляла собой живую загадку. Те, кто лечил ее в Берлине – специалист по лечению туберкулеза доктор Сергей Руднев, профессор Лотар Нобель, Карл Бонхеффер, а также те два доктора, которые наблюдали фрау Чайковскую в Stillachhaus – главный терапевт профессор Затхоф, и его помощник, молодой, специализирующийся на медицине внутренних органов интерн по имени Теодор Эйтель, – все они оставили любопытную, хоть и временами противоречивую оценку ее личности в те годы. Согласно Рудневу, претендентка была «убеждена, что все бесполезно, и что она только ждет своего часа, чтобы умереть». Чайковская часто находилась в депрессии, а незнакомые лица в окружении всегда вызывали у нее подозрение. Помогая ей разобраться со своими чувствами, Руднев нашел, что она «относилась как к врагам ко всем, кто окружал ее». Однако, когда ему удалось, наконец, убедить ее, чтобы она рассказала о своем детстве, якобы проведенном при дворе русского императора, Руднев посчитал что эти подробности «могли быть известны только ближайшим родственникам семьи Николая II» {24}.
